Не вмешивая виновницу переполоха в свои разговоры, мать с отцом потихонечку мечтали, задумывали свершить когда-то несбыточное и лишь для поощрения задумок поворачивались к сыновьям... Спросили между делом у кровинушки, чьего племени будет податель щедрого блага, и хозяюшка, вновь лишённая свободы действий, отчего-то уверенно ответила, что халан.

Стали ждать пробуждения большущего русака. Мать устроилась возле дочери и мягким тоном принялась по обыкновению своему учить делу, жизни, а по случаю — наплевательству на невзгоды.

Сарос не поднимался долго. Просыпался, открыв глаза, вникал в действительность и снова, даже не переворачиваясь, засыпал.

Кровать, которой он вероломно завладел, до сегодняшнего вечера занимали четверо младшеньких сынишек хозяйки. Пришлось стелить им по углам на полу. Старшенькому с дядьями был отведён ночлег на пустующем высоком супружеском ложе. Сама женщина с единственной дочерью улеглась на широком сундуке. Мать с отцом, успокоившись, пошли домой — стеречь хату. Братья хозяйки долго не ложились. Когда уже все спали, сняли со стены вражий меч и спрятали.

Услыхав утром шарканье босых ног по земляному полу, хозяйка проснулась и пошла растапливать каминный очажок — гость же, не поев, уснул, потому первым делом его следовало накормить.

Застоявшийся на улице Сарос, полный воспоминаний и неутешительных раздумий, задерживал хозяйку с утренним выходом. Так и не дождавшись его, она вышла, столкнулась с ним на приступке и направила в дом. Он будто её не слышал и не воспринимал — просто смотрел ей в лицо. Когда она, плюнув на объяснения, заняла отхожее место в покосившейся клетушке, он, догадавшись наконец о предназначении сего заведения, потупился в костистые свои ступни, поймав себя на мысли об аккуратности маленьких людей. Ему стало немного неловко, что он опорожнился прямо с порожка. Потом в гнусном настроении он терзался наплывавшими на него открытиями — к примеру, во дворе у обрусевшего грека, где бесы попутали погулеванить и заночевать, подобных построек не было. Он засомневался — а может и были? Просто никто из готов их не искал! Кто же знал...

— Ох, дикари! Теуты смурые! И я дикарь! Как кабан в трескучем орешнике здесь блужу! И учиться ничему не хочу... Домой хочу... С ней!.. Ты где, Ргея, солнечная слепота?! — крикнул он хмурому утру и с испугом выглянувшей из клетушки хозяюшке.

Она бы испугалась сильнее, если бы он продолжил чудить. Но, поглощённый бедой, большой, щедрый человек обхватил голову руками и, съёжившись, ввалился в дом. Войдя следом, она увидала его опять небрежно развалившимся на кровати. Хозяйка подошла на цыпочках, потрепала за порчину, жестом показала идти покушать.

Гость съел много. Такого количества поглощённой за один присест еды русская женщина ещё не видела! Ровно половину котелка гречи, отваренного большого морского бычка уплёл! Поедая из плошки тушёные морковь с репой, горстями грёб себе в рот ещё и старые прогоркшие сухари, всё это беспрестанно запивая звонкими глотками лукового отвара.

Сарос глядел в спину перемывавшей посуду хозяйке. С сердечным теплом относился он теперь к умилённой им бабе-душечке. Нюхал, чем пахнет от неё — такой вкусной, изучал, что на неё одето и обуто. Назвал имя «Ргея» — натолкнулся на полное неведение о сём предмете; произнёс «Вертфаст» — хозяйка с чувством сымитировала плевок и высказалась жёстко. Нехороший отзыв о боярине довершили её шипение и вздох.

Гот сидел и учился. Учился здешнему мирку, пытался поступки и эпизоды своей сложной жизни пропустить через него. Было бы подходящее настроение — может, и просветлел бы открытиями чистыми. Но вспомнил, что дик и неумел, рыкнул, вновь голову склонив к босым ногам.

Из опочивальни высунулись проснувшиеся братцы хозяйки. Сестра заметила их пробуждение и предложила потрапезничать — пока горячее. Братья, поборов испуг, сухо отвечали, что пойдут уже домой и поедят там.

Сарос наблюдал лишь за женщиной — ждал, когда она снова примется за дела. Братья, казалось, совершенно не заботили его.

Расхваливая сестрицу за быстро подрастающую смену, мужички, для представительности и солидности кряхтя и покашливая, через прихожую последовали к выходу. Сарос бесшумной тенью метнулся и оборотился глыбой перед опешившими братками. Хозяюшка громыхнула жестяной крышкой и обмерла, когда в одночасье увидела своих сородичей в медвежьих объятьях гостя. А он внушительно потребовал.

— Меч мой повесьте на крюк — как был.

Бесполезно пыжились бедолаги — не вырваться, нет...

Сарос отстранился, дозволив выполнить настоятельную просьбу свою. Младший из двух братьев с оговорками и причитаниями вернулся в комнатку, из-под тюфяка, на котором они спали, вытянул меч, поправил чуть сползшие ножны и, оглянувшись на тишину за перегородкой, небрежно бросил железо на гостевую кровать.

— На место повесь, не то самого туда за жабры вздёрну!

Сметливый мужичок всё содеял согласно иноязычному заклинанию, в котором слов не понял, но смысл уяснил в полной мере.

С тем сестрины защитнички и были отпущены.

Торговка, бегавшая на шум к соседскому двору, возвратилась с преинтереснейшим известием, немало её веселившим:

— Заявился к Орвикс мужлан халанский... Мы-то подумали сначала, что знакомец какой от мужа её, но нет: она его не знает, а он её. Ни одного слова не говорит по-нашему.

Своё что-то бурчит — смешно! А смотрит волком. Вот так... — Ргее был продемонстрирован взгляд объявившегося варвара.

На уточняющий вопрос, каков он, торговка опять применила недюжинное актёрское мастерство и показала:

— Вот каков! — Она развела руки намного шире своих плеч, дёрнула себя за нос и отвесила нижнюю челюсть. — А глаза — как светящиеся щёлки в тёмном сарае!

Ргее никаких дополнений больше не требовалось, она перестала слушать и смотреть — узнала его. Погладила руками под грудью и вздохнула легко: «Он здесь — из-за меня...»

Бореас шёпотом разбудила Карла. Вскочивший на ноги командир тотчас поспешил к выходу. Старуху и мальчика отволокли в самый дальний угол пещеры, откуда они не могли подать какой-нибудь условный сигнал.

На болото привели жертв. Лесные варвары пели. Их голоса взлетали ввысь.

Подношения чёрному божеству — плакавшие юноша и две девицы — слушали глумливые завывания и мысленно прощались с жизнью. Жертвенные тела выбирали с толком: все трое — молоды, прекрасны статями, чисты лицами...

Для них облюбовали толстую сосну, до комля погрязшую в беспросветной жиже с багряными пузырями. К той сосне несчастных привязали, демонстрируя им для такого ответственного дела начищенные до блеска мечи и бердыши.

Грязная, крючконосая, вовсе не старая ещё женщина ощипывала на сухой удобной полянке убитую ворону. Перо с неё бросала в воду, пух складывала себе в фартук. Не участвуя в хоровом завывании палачей, колдовка мурлыкала что-то своё, в трансе поднимала к небу ошалелые глаза, зыбала головой, вытягивала-растягивала губы, прядала немытыми ушами.

Песнь стихла. Колдовка, нащипав пуха, взяла бубен и остервенело застучала по нему. Поникшие жертвы палачи пощёчинами и тычками заставили низко опустить головы.

После и сами склонили сальные бороды до нательных железных гайтанов, закрыв глаза, покорно ссутулились под всевластным небом.

До казни — всё говорило об этом — оставались считанные мгновения...

Вдруг из лаза священной подвыси вылетела лихая ватага светловолосых воинов и бросилась к замершим перед завершающим обряд действом идольщикам. Палачи как-то нехотя и недовольно расщуривали бельмы, бестолково косились на бежавших к ним призраков — именно так восприняли они готов. Узрев белокурых бестий, извергнутых заветным дуплом, почитавшимся неприступным для любого из смертных, дикари обомлели. Грозные, невероятно бледные жрецы рассыпались между ними, отняли у колдовки бубен и, прямо ей в лицо бросая заклинания, отвязали трёх жертв. Палачи сопротивления, конечно, не оказали — потому и остались в живых.