— С ней что-то случилось? — первое, что сказал Лехрафс Саросу.

— Отчего не бывает одинаковых женщин? Или очень похожих? — ответил тот вопросом.

Печальный облик конунга не понравился халану, и он попытался втянуть друга в разговор:

— Потому Мир — Белый Свет и завладевает нами на всю жизнь, что нет в нём ни одинаковых лиц, ни единого дня, схожего с минувшими.

— Хочу тебя поблагодарить, Лехрафс. Посмеялись бы надо мной да прикончили...

— Посмеяться им ныне не удастся, — нахмурился Лехрафс; Сарос увидел, как конники халан, выскочив из-за спин готов, двумя отрядами понеслись к воротам и, огибая стену, к пристани. — Город давно не платит по заведённому уставу. Пусть теперь внесёт виру за наш пробег!

— А как же Ргея? — прохрипел Сарос, наблюдая спины всадников, заскакивающих в город.

— Кара сегодня их минет. Будем кушать, как бояре, да обряжаться — твои-то совсем голозадые да голопятые, — усмехнулся Лехрафс, тем самым предлагая другу не слишком переживать по поводу происходящего. Но конунг вырвал у Роальда поводья, вскочил верхом, успокоил Стемида и помчался в город в надежде опередить, успеть, всё переменить и всё в своей жизни исправить.

Продираясь по площади среди всадников, он ругался и толкался. Халаны его узнавали, пропускали, находили повод пошутить над спешившим северянином на своём мелодичном халанском наречии, памятуя о приказе, выстраивались двумя шеренгами, чтобы по форме обставить торжественный въезд царя. Сарос же летел к дому Вертфаста.

На улице было безлюдно. Из подворотен слышались выкрики. Гот подъехал к крыльцу, ворвался в дом. Хозяйка немедленно обрушилась на него. Он в лицо ей выдохнул имя «Ргея» — старуха покачала головой, зло, с придыханием выругалась и махнула рукой на входную дверь. Сарос не понял её, напирал и настаивал. Женщина уверенно повторила красноречивый, указующий жест. Воздыхатель светился рвением, сыпал многословием, в коем крылась простая суть — узнать, куда пошла любимая — волочил за локоть хозяйку, чтобы та проводила его к ней или послала с ним провожатого. Но старая бестия упиралась, никуда идти не желала, божилась в неведении о судьбе приживалки. Домашние все попрятались — больше спросить было не у кого.

Сарос побежал по городу. Не зная языка, приставал к робевшим горожанам, спрашивал о красивой, синеглазой девушке, пугал и без того подавленных людей варварским рыком. Покрутился у запертых портовых ворот, пробежался по базарным рядам, измазался в грязи бедняцких кварталов. Выглядевший снаружи не слишком большим, город оказался великим изнутри.

Сарос стал заходить в дома. Везде его — косматого и растревоженного — отказывались признавать, выталкивали, запирали перед ним двери.

Стемнело. Объявивший на площади свою волю Лехрафс уже спал в уютной веже. Вокруг неё горели костры, поедался сытный ужин.

Смиренный город молчал, лишь его главная площадь никак не утихала. Группа халан из числа самых толковых собирала подносимую дань. Кольчуги, латы, шлемы пересчитывались, проверялись, выбраковывались. Полные комплекты складывались в телеги и вывозились к ожидавшим степнякам. Сто отличных, новеньких или снятых с городских дружинников сороков были великим ущербом, страшными обидой и унижением некогда цветущего града, этой ночью поражённого смертельно.

Сарос брёл мимо перекликавшихся истцов и ответчиков. Кожаный тегиляй его и помятый железный колпак ни у кого не вызывали интереса.

В лагере немногочисленных своих воинов найти сложно. Повсюду в новой броне прохаживались халаны. Вповалку спали те из них, кому, кроме сна, в этой ночи искать ничего уже было не нужно.

«Кто-то ещё любил, как я? Наверно любил... Может, Ргею тот смугляк тоже любит — я же не знаю... И Вертфаст... Нет, Вертфаст не любит — он её использует... А мне она зачем там, у себя? Тоже использовать как плотскую утеху? Неужто и мне она нужна лишь для страсти?.. Ничего не вижу, кроме её глаз... Мне даже противно, как она гнётся... Она думает, что делает это красиво... Нет, права бабка: не только для меня гнётся, кошка... Что же у неё в мыслях-то? Что?»

Сарос улёгся на одеяльца — кто-то проснулся, узнал его и освободил место. Закатил глаза со сладкой думой о ней. «Я бы для неё расстарался... А что бы подумали другие женщины нашего народа? Пускай и им их мужчины что-то сделают... А как же некрасивые? Их много... Кто для них будет стараться? Взять её просто к себе да посмотреть, как она обживётся у нас? Я бы, конечно, ей помог, защитил от говорков, потихоньку от всех бусы золотые подарил, сапоги заморские, большой дом построил бы...»

Сарос уснул. Рядом сопел друг Стемид — он проспит до самого сбора в обратный путь...

Халаны были довольны Лехрафсом, между собой его нахваливали, рвались куда-нибудь в бой, чтобы израсходовать накопившийся воинственный пыл.

Всё утро Роальд не отходил от Лехрафса. Сияя новым колонтарем, подробно рассказывал о своих людях, предлагал оценить готскую дисциплину. Царь соглашался с ним.

Сарос, недоверчиво глядя на Роальда, позвал Лехрафса на безлюдье.

— Не могу ни уехать, ни забыть, ни разлюбить, ни жить... Всё во мне рассыпалось будто, — признался гот улыбавшемуся халану. — Решено: остаюсь, буду сызнова искать.

— Тебя убьют, Сарос. Да что с тобой? Езжай домой, или будь со мной.

— Кем я у тебя буду?

— Возьмём село, выгоним всех мужиков, оставим одних баб молодых. Близко к селу тому никого не подпущу. Живи, плодись! — громко рассмеялся Лехрафс.

— Я как юнец стал — ничего не вижу и не слышу. Чисто ворон возле падали — жду, пока волки насытятся. Клюну и улечу — мне хватит.

— Поехали, найдём её, каждый дом по лесине растащим, всех переберём, — уверенно, словно дело не стоит выеденного яйца, предложил Лехрафс, ожидая согласия.

— Нет же, нет. Уводи всех поскорей. Я в городе останусь жить. Стану искать, а найду — спервоначала со стороны присмотрюсь... Ты скажи, что тут надобно, чтобы жить незаметно?

— Хм... В работники кому-то в дом... Чтоб тот нелюдимцем был... А лучше вступи в войско. Будешь ратник. Переоденься, постригись, дабы не узнали. Не узнают — будешь живой, а живой — сможешь и смотреть, и любить... — Халан хотел было улыбнуться, но не сумел — идея-то слишком рискованная. — Только надо, чтоб ни из моих, ни из твоих никто не узнал, что ты остаёшься. Язык не только друзей ищет. Дурной язык врагам — что грудь мамки для младенца.

Лехрафс, чем смог, помог и на этот раз. Уехали вдвоём от ненужных глаз, уединились в маленьком овражке. Халан острым ножом обрил Саросу бороду, усы, срезал под горшок кудри, дал рубаху, сносные порты, корзно, греческие сапоги, подсказал, что лучше говорить по приходу, пожелал длинной жизни и здоровья. Исполнив всё, незамедлительно отправился уводить войско.

Каково же было удивление Карла и всех готов, когда к наспех залатанному кораблю из городских трущоб вышел Роскилд! Несмотря на благодушное настроение готов, он был без колебаний схвачен и жёстко допрошен. Всё дознание сводилось к тому, чтобы выяснить: один ли он тут, или есть кто ещё с ним?.. Роскилд клялся, что преследовал группу в одиночку, всё время таясь далеко позади. В снегопад, едва не замёрзнув, чуть не потерял их из виду, зато потом уверенно шёл по следам на снегу.

Опытные разведчики крайне обеспокоились тем, что Роскилд сумел стать для них незаметным. На вопрос, знает ли он что-нибудь об этом городке, пройдоха, по ситуации способный чудесно превращаться и в сурового витязя, и в надменного, вредного купца, ответил, что знает прекрасно. С его слов выяснили, что город сей — пристанище преступной вольницы. Здесь, мол, полно народа, когда собирают товар. Товар — рабы — дешевле, чем в Херсонесе, цены почти такие же, как в Ас-граде. А ежели на свой страх и риск сунуться к тархану, то отличный товар можно взять с большим прибытком для себя — не сыскать лучше и выгодней этого дела и при всём море.