Ничего не ладилось в искусственно созданной компании. Вино, выпитое гостьями, не сделало их раскованными. Правда, его подали разбавленным, сдобренным для вкуса и запаха тмином и кориандром...

— Мы пойдём. Нас ждут, — встала наконец Бореас.

Благодарная ей за окончание мучения Лана сверкнула жутко расстроенными глазами на тех двоих напротив, кои имели в сей миг весьма мутный и несобранный вид. Тельная степнячка, спеша и стараясь покинуть комнату впереди Бореас, поправила на поясе римский меч.

— Буду рад видеть тебя и быть с тобой, — лоснящимися губами проговорил римлянин спине и мелькающей щеке Ланы. Чопорная латынь не для варварок, зато рецианка презрительно сморгнула, уставившись на потёртые одеяния сестёр степного горячего ветра. В дверях полногрудая дикарка остановилась, ладонью хлопнула по мечу — имела к римлянам вопрос. Но обратилась по обыкновению к Бореас:

— А тот провожатый куда подевался? Что мне с этим обрубком делать?..

Никто насильно их не удерживал, слов никаких больше сказано не было. Никто не повстречался и по дороге к дверям, но Бореас и Лана почувствовали неясное волнение. Оно усилилось ещё, когда за входной дверью послышался командный голос Клавдии. В щёлку чуть приоткрытой двери было хорошо видно, как дородная матрона чему-то научала троих на славу разодетых солдат, указывала им на что-то, самолично поправляла на них амуницию. Один из солдат — тот самый, у коего должен был остаться меч Ланы.

Амазонки быстро выскользнули из двери на улицу, отступили на достаточное расстояние и окрикнули Клавдию.

Ополчившиеся непонятно против кого люди шастали по городу. Потому ночью некоторым из законопослушных граждан было не до сна — к ним ломились, искали виновников переполоха, не веря ответам, врывались и рыскали в покоях и во дворах.

Утром чуть свет, сквозь напускную хмарь лиц, довольные поручением дружинники без оснований налетали, шарили во всех углах едва проснувшихся домов, приглядываясь, стояли кучками в переулках.

Новый воевода собственной персоной обошёл все малые, ещё ни разу не открывавшиеся со времени возведения ворота крепости — залитые мягкой смолой щели показали, что створы не распахивались.

Во дворах и проулках отцветали темно-красные, похожие на крепкие метёлки, яблочные дерева, опавший белый и розовый цвет разносился сапогами, каликами, верзнями. Простой горожанин ещё вчера радовался своей маленькой жизни. Для него сегодняшние поиски какой-то незнакомой парочки — дело замысловатое, далёкое, чужое. Своих дел столько, что лучше и не думать обо всех сразу, а делать постепенно. Вот и толклись у захлопнутых врат люди сердитые, возмущённые. Воротчики толк в житейских делах понимали, но ослушаться приказа высокого никак не смели.

Лодочник подошёл к знакомому парню с копьём в руках, попросил его пропустить — тот извинился и отвернулся... Торгаш скотом подсовывал незаметно лоскут мягкого плиса, умоляя старшину приоткрыть хоть малую щёлку ворот, чтоб с сынком своим в неё улизнуть... Винодел, размахивая ручищами, с воодушевлением описывал прелесть каменной глыбы, целиком и полностью пригодной для нижней плиты тарапана — приспособления для отжимки ягод... Зеленщик уговаривал пройдоху-вояку провести его к боковым пожарным воротцам — там воевода уже проверял — и выпроводить к травам, камешкам, солям, лишаям, корешкам, цветкам. Но шустрый кметь был несговорчив... Гундели-брюзжали дубильщики, бортники, сваты, жрецы, гончары, доносчики, кудесники, охотники и перебежчики. Но запертой оставалась по-прежнему дорога в степь.

У ворот портовых провожали-выпроваживали гостей. Те оглядывались злобно — не по чину, не по закону гостевому, не по старине поступает Ас-град... Перебирали мысли в головах своих отъезжающие и умным рассуждением меж собою делились: «Только не в Фанагорию нам надо, а в Тма-тарху. А то и дальше — за море иль на запад...» Да грозили громко руссам: «Ах, не жить вам рядом с Полем! Степные соседушки ваши о том позаботятся!..»

— Захотите погостить — милости просим, а за сегодняшний денёк на нас не обижайтесь, — зычно оглашал решение Ас-града Спор.

— Ты-то, жид, ещё поклонишься! — обещал Пётр.

— А мы гостям всегда кланяемся! — веселил публику Спор.

Иегуды притормозил от удалых прощальных речей, для слова веского вышел из вереницы понурых уезжающих. Русский ратник не дал ему прохода. Перс с силой убрал от себя плетёнку супротивного щита и дерзко отпихнул ратника. Последний вжикнул мечом в ножнах, но встал как вкопанный — увидел вдруг жуткие большие глазищи решительного купца. Нижняя губа Иегуды будто онемела и потеряла способность шевелиться. Он, расставив ноги и набычившись, проговорил руссам, ничего не желая таить напоследок:

— Коня купить — дело нехитрое; купить хорошего коня — сложней; пользоваться таким конём — большое умение должно быть у обладателя его; а выгнать хорошего коня — глупость! Конь хороший не останется без хозяина, и лишь глупец с потерей той помыслит, что лишился богатства, которое монетами не исчислишь. Да поздно всё... Найду охотников на вас... А наперво всех дев и баб ваших дёгтем перемажу, чтоб не хихикали вперёд мужиков! — Иегуды по-кошачьи растопыренной дланью погрозил толпе. — Дайте срок — все под замком очутятся, а вы, ослы вьючные, в конях добра не находящие... землю таскать станете! — Перс отдышался, успокоившись немного речью своей. — У огня пощады попросите! — И зло сплюнул.

Ему не ответили, его знали не первый год, ему — иступленному и ярому — выходку простили: езжай-де и прощай!..

К настилу никто близко не подошёл. Заморские купцы попрыгали в свежеструганую ладейку, оттолкнулись вёслами и копьями и подняли серый треугольный парус.

Хлюпали весёлки по гребешкам синих волн, чайки летали над парусом, ладейка качалась и гремела. Иегуды с кормы почерневшим от сырости лесным истуканом смотрел на Ас-град.

Никто на берегу не жалел о размолвке и этом отъезде — у всех дела, а купцы, сподобят боги, прибудут и другие. Эти — плохие были, пускай едут...

Не только на купцов взирали из толпы — в её чреве хватало нарочных, присматривавших в оба за всеми тут. Сыск смутьянов был в самом разгаре...

Не спеша стали расходиться. Архонты изучали толпу; толпа ждала от бояр своих какого-то большого дела теперь. Заживём лучше ль прежнего — неизвестно, но доподлинно сделаемся отныне чуть смелей, вольней, оборотистей — примерно так думали руссы о своём будущем.

Не было среди народа только Вертфаста. Он, плюнув на всенародные проводы, поспешил к рыскающим по домам и подворотням отрядам.

Найти непременно и вернуть! — обещал себе властный боярин, до конца не отдавая отчёта — зачем? На что теперь годна Ргея?..

Он сам, чуя, что упускает, теряет безвозвратно девку, зверея и намеренно всё всем портя, может быть, последний раз наслаждаясь любимым телом, не давал ей приготовить её бабские уловки и снадобья. А после утех, целуя и нашёптывая, держал под собой в объятьях, не давал ни встать, ни шелохнуться, ни даже вздохнуть...

Она молчала, иногда поддакивала безразлично — ей всё равно было, что теперь с ней случится — смотрела в неуёмные от собственнической алчбы глаза хозяина. Под гнетом всеобъемлющего ужаса будущей жизни кротко плакала и леденела...

Вертфасту важно было её вернуть... А там можно посмотреть, как поступить дальше. Что с ней делать, уже пойманной, он решит по усмотрению своему.

Боярин остнем торчал на главной площади возле Полянских ворот. Рядом с ним — воевода, ставленник смуты. Шустрые людишки сновали с докладами и сообщениями. О том, что Ргея с её похитителем уже покинули город, Вертфаст и думать не желал. Он терпеливо ждал, когда в подвластном ему хозяйстве клочка-уголочка не останется необшаренного. В пекле и дым сгорает без остатка — всё в Ас-граде должно урядиться по его воле, и всякой мелочи после неизбежной поимки беглецов предстоит подчиниться его власти...