Все старались двигаться побыстрее. Готовые к бою бойцы соединений интуитивно сохраняли правильные порядки, дабы в любой момент отразить ожидаемый налёт. Но, прошагав полдня, люди постепенно смешались, явно обозначились передовые и догоняющие... Сказывались смертельная усталость полугодового похода, бессонные ночи, болезни ослабленных тел...
Сарос со Стемидом ехали позади. За цепью замыкавших марш всадников виднелась плотная стена херсонесского войска. А спереди докладывали, что на пути маячат какие-то неприкаянные верховые...
Никто из северян не знал, что с момента их высадки возле Пантикапея они попали в поле беспрестанного внимания крымских кочевых племён асов. Таким образом, три совершенно разные силы постепенно стянулись на малый клочок Тавра, и две силы здесь были, так или иначе, чуждыми, пришлыми, влекущимися ведомыми лишь богам побуждениями.
Но враги богов никогда не дремлют! Обветшавшая память о кумирах предков придаёт силы и подвигает к выдумке небесных и земных супостатов. Не вспомнивший вовремя богов, замешкавшийся в дне сегодняшнем, — не минет встречи с жестокими, омерзительно скалящимися силами тьмы и беды. И вред отсечения человеческой сути от покровителя и радетеля восстаёт из забвения, оживает, растёт, одолевает...
Светлый мир, живущий в душах, ждёт объяснения в любви и преданности, свисая с чистых, высоких небес своим устремлением, разлитым по людским помыслам. Он влечёт, ведёт их по тропам грубого мира, он требует от них великого усердия. Он, отрывая от себя значимые частички сущности, силы, могущественного блага, воспламеняет в сердцах благодарных и памятливых отростков свечение, плазму непокорной мужественности... Светлый мир, обитающий в храбром разуме, в творящем поступок теле, боится уставшей воли. В муках принимает позы забвения себя, вынуждаемый на продажу или размен своих высоких ценностей на грешной земной вотчине, подверженной воздействию тошнотворного эля низменных срывов, одолевающей трусости...
Светлое и тёмное начала бьются в человечьем племени, сражаются за души, орошают болезненными стрелами и камнями, подкупают голосяницами — мягко льющимися, завлекательными, пьянящими обнажённый, отверзнутый всем влияниям нерв человечности...
Взмокшие от ходьбы, свесившие плети длинных, тяжёлых рук, замыкавшие ратный строй бедолаги начинали измождённо постанывать. Их предательски покидали силы, и они тяготили войско, заставляя его всё время перестраивать порядки, порой сбиваться в спотыкающуюся толпу, медлить...
Стремление бежать, куда глаза глядят, овладевало воинством. Кто-то от сего нарастающего чувства желал отмахнуться тяжёлой сталью и, стиснув зубы, разгрызть подлую страсть; кто-то, осушая на ветру влажные глаза, хотел всё ускорить, отменить, вернуть другое, лучшее время, мечтал уткнуться в соломенный пук и заснуть...
Общая ситуация с отходом и сопровождением не менялась, и именно это тягостное обстоятельство смущало разум, ослабляло волю. Конники херсонесцев сближались с замыкающей цепью северян, заезжали с фланга, рассматривали тяжело идущих витязей. Сарос отдал приказ остановиться. «Бой!» — мелькнула радостная мысль в головах его братьев.
Без команды сзади выстроился клин. Большие мужчины, улыбаясь, выставляли длинные копья, поднимали для показа врагу щиты, поправляли рогатые шлемы и облегающие лица красные маски, запевали песнь. Лучники в просветы меж головами выглядывали цель, теребили в колчанах стрелы. Конница сосредоточилась отдельно.
Стемид, сев на коня, выехал на видное место, свесив меч до земли. Проезжая перед готовыми к бою порядками, ожидал возможной подсылки к нему гонца. Но херсонесцы и не думали об этом: они растянулись по фронту, наглядно демонстрируя величину своей стены. Их кони выносили крикливых наездников вперёд, брыкались, гарцевали, корячились.
Стемид глядел на них, махал им рукой. Поднятый меч его призывал соперника. Херсонесцы погудели, повопили, ни взад, ни вперёд не двигаясь, опять выставили напоказ удальцов конного танца.
Солнце блеснуло в тучах и вновь скрылось. Гул войск утих. Северяне стояли, не шевелясь. Когда в их кругу не видимые врагу воины стали устраивать посиделки, ощетинившийся копейный панцирь запросил отмены никчёмного, но немало изнурительного противостояния. Сарос выслушал целый каскад призывных возгласов и повёл взбодрившееся воинство дальше.
Южан выходка варваров заставила подумать о дальнейшем. Постояв и посоветовавшись, слегка поостывшие от куража провожатые всё же наудачу решили продолжить ничуть не обременительную погоню, схожую с верховой прогулкой. Только дистанцию теперь держали много большую, не лезли под опах с ехидным подсматриванием.
Горы плавными буграми остались за спиной. Вечер обмылил их ещё недавно чёткие очертания.
Ночью позади пешего войска ничего не было слышно. Утром никто не напомнил о себе залихватским посвистом. Жёлтое солнце, каждый день являвшееся пред северные очи, вздувшись, пробудило ветра. И чёрным завалом, будто из-под земли, восстал мегалит...
В душах пришельцев вновь зашевелилась робость, умаляющая волю и угнетающая ток мыслей. Армия без всякой команды остановилась, замерла. Нагромождение каменных плит и валунов, выставленных когда-то и кем-то воротами среди чистого поля, магнитом тянуло к себе. Призрак его заставил изумлённых людей застыть в кругу земной пустоши.
Что это? Люди ли всё это сложили? Или груда беспорядочно наваленных камней отдала ветрам на растерзание мягкие породы известняка и туфа и оставила в своей кладке лишь крепчайшие, шлифованные внешними стихиями плиты?
Два камня, поставленные неведомым строителем на попа, держали массивную, воронёную перемычку. Длина каждого из этих трёх овалов, на первый взгляд вот-вот готовых упасть, равнялась росту трёх человек. Вокруг и в самой арке странных ворот были разбросаны или с умыслом расставлены разных размеров валуны.
Возглавлявшие шествие воины оборачивались к товарищам. Те стояли недвижно и глаз не могли оторвать от холодных, угрожающих, потому и притягивающих камней. Шедшие сзади пробирались, любопытствуя, к зрелищу, обходили толпу с краёв, пока мегалит не открывался их взорам, и тоже останавливались в оцепенении.
Первые смельчаки, прыгая по катунам, аккуратно ступая по земле и гладя пальцами лощёные глыбы, прошли в ворота. Закинув головы, затаивали дыхание, нарушив покой величавого контура. Под самым сводом громадины валуны, до середины вросшие в землю, соединялись в сплошную преграду. Людям, ручейками потянувшимся в ворота, на выходе пришлось карабкаться на округлые купола каменного частокола. Перебравшиеся на ту сторону скакали по скользким маковкам, победно голосили и звали за собой.
Бойцы, миновавшие нависающую арку, словно сбрасывали со своих плеч груз усталости, избавляли души от сумрачных мыслей, рождённых чужбиной. Там, за воротами, чтобы не наткнуться на остряки растрескавшихся валунов, спрыгивали вниз, где очень некстати лежал неудобный, до чёрного глянца отпескоструенный камень. Ноги соскальзывали с его поверхности, бойцы приземлялись то с одной, то с другой стороны от него. Таким образом выходившие из горнила делились в общем-то пополам.
Непонятная сила влекла мужчин под свод. Немногие, кому не моглось или не хотелось лезть в бестолковое нагромождение, проходили стороной и, не желая терять остатки сил, шествовали дальше. Всадники арьергарда, оберегая ноги коней, также обтекли древний мегалит, даже не рассмотрев его толком: всё внимание — назад и вокруг.
Когда горизонт ровной степи укрыл от глаз каменные ворота, Сарос впервые за несколько последних дней увидел Роальда. Гвардеец косился на вождя издалека, вокруг себя расточал ругань, уговоры, шутки. Вдрызг стоптав сапоги, он сновал челноком по всему войску, но большей частью времени находился в хвосте, строил и рядил отстающих, не зная устали.
Сарос во всеуслышание объявил, что завтра утром будет большой привал. С мечтами о завтрашнем сне при дневном солнышке бойцы пошли порасторопней. Преследователей видно не было, потому стати распрямлялись, ноги ширили шаг.
