По распоряжению Сароса, из числа воинов, что были постарше, выглядели спокойно и представительно, из части гвардейцев была создана некая комиссия для выявления бывших со странными девицами бойцов. Отгоняемый подальше народ ничего не понимал, да и занятые разделением выборные толком ничего объяснить никому не могли. Выпихнутый из строя сериван, схватившись за потревоженную бесцеремонным толчком грудь, оправдывался, что не причастен к оргии, и кричал во всё горло, будто двое из числа выбранных тоже лазили по тем бабам.
Мужики, в большом довольно-таки количестве копьями отогнанные от костров, и их товарищи столпились в растерянности с застывшим на лицах вопросом, выискивали глазами Сароса, желая получить ясный ответ.
Число изолированных всё росло. Облетевшая весь стан весть о загадочном мероприятии насторожила людей. Кто-то выкрикнул — мол, это Карл своею мутью вершит всегда отвратные безобразия!.. Этот клич сразу распространился в массе, как-то сразу все вспомнили, что Карл — личность своевольная, отстранённая, ненародная... Ратники вспыхнули протестом, потянулись к ставке. Ранее отделённые вновь смешались с товарищами и возмущались больше всех — не верили в худшее более кого бы то ни было.
Сарос сверкнул харалугом обнажённого меча над головой, вошёл в толпу недовольных и проговорил, сведя брови:
— Много рек и ручьёв стекает в море, и море не иссыхает оттого, что реки те и ручьи, пусть плутая, никогда не перестают течь к Великому... Ручьи! — воззвал он, оборачиваясь по кругу. — Я сотворён из вас, но вкус мой особый — солёный! Не вам его менять, и никому не изменить!.. Карл есть лишь мои уста! Найдутся меж вас храбрецы залатать мне рот?
Решительность Сароса ярко подчеркнула проявившиеся в нём какие-то каменные красоту и величие. Бранный люд отступил.
— Наш красный предок Ругевит, — продолжил конунг, возвращая себе полную власть над воителями, едва не превратившимися в толпу, — был усердием сподвижников своих многолик, но суть имел одну — свою и ничью больше!.. Если я не прошу совета, значит, он мне не нужен! Мне нужны глаза, видящие далеко по сторонам и находящие супостата, а не меня, уставшего от дум! Тем более не имеют цены такие глаза и уши на этой земле обмана! Бойтесь податливого мякиша, а не твёрдой корки снаружи!..
Народ вновь разошёлся по кострищам. Воины, не ходившие на сходку, ни о чём не спрашивали пришедших; пришедшие ничего бы и не ответили, получив временное успокоение. Молодчаги, которых перед тем отстранили от армии, сидели вообще ниже травы, тише воды — про них забыли. Все молча грелись, потом, немного оттаяв, вспоминали милые сердцу края, бои, последний штурм, возвращались к дню сегодняшнему...
Сароса известили, что херсонесцы встали невдалеке и чего-то ждут. Напасть на них гот не мог: горожане ехали на лошадях, потому им можно было нанести урон, только когда они сами кинутся в атаку. Опять же войско северян в последние дни даже не ело досыта.
Строго наказав посвящённым помалкивать о коварной погоне, Сарос пошёл к Карлу. Тот вполне спокойно беседовал со Стемидом, тихо смеялся, увидев вождя, протянул ему кусок жареного мяса:
— Отдай гонцу! — Конунг будто не услышал его слов. — Тогда я сам отдам...
Разведчик поднялся.
— Стемид отнесёт, а ты послушай... — Сарос возложил руку на плечо Карла. — Из-за тебя многие готовы поднять бунт!
Озабоченный судьбой, наверное, лучшего человека и воина, которого когда-либо знавал, вождь намекал на преследователей — их, судя по всему, надо было уничтожать...
— Ты всё ещё с войском, Сарос, а мог бы быть уже без него, — угадал его мысли Карл.
— Уйдёшь — люди поостынут. Будешь здесь — разлад продолжится, и не ты, брат, тому виной... Крыс, борзо шастающих, когда не до них, надо выжечь огнём со всеми их норами! — продолжал гнуть своё вождь. — Сюда требуется прийти не только с силой, но и с жёсткой волей, коей ни на что нельзя размениваться, кою следует беречь: именно по ней все должны признать в нас старшего и сильнейшего!
Карл согласно опустил голову.
— А против болезни той есть какое-то снадобье?
— В бой их первыми пустить — вот и всё снадобье!
— Боя может и не быть, брат, — грустно посмотрел на армию Сарос. — Не теряй времени, иди.
— Куда? Где встретимся?
— Теперь и не знаю, — с досадой вздохнул вождь. — Живи и берегись!.. Стемид, проводи! Чего там встал? На конях проводите Карла подальше. Мы с ним позже встретимся. Если боги соизволят...
Конунг пошёл по лагерю. Старая трава, не видевшая в эту зиму снега, была растёрта по мороженой почве. Сарос представил себе, какими могут быть эти раздольные места летом, вообразил плотный цветочно-травный ковёр, для которого не может стать бедой присутствие его армии...
Усевшись у одного из костров, конунг спросил, не видал ли кто Роальда. Вызвались охотники поискать, но он отрицательно махнул рукой. Пить из общего котелка отказался. Развалился и внимал речам запросто разговаривавших бойцов. Незаметно задремал...
— Домой пойдёшь? — спросил Стемид, проводив Карла до порушенного места старого ключа.
— Нет, не домой... — Карл ждал своих людей и был задумчив. — Нам бы кораблик какой малый... — посетовал он, видно, уже придумав план дальнейших своих действий.
— С Роальдом я разберусь, — для умиротворения пообещал Стемид.
— Вы не разбирайтесь, вы теперь держитесь. Храните каждого теперь человека! Остальное всё — потом. Да хранят боги вас, Сароса, удачу вашу!.. Братья! — обратился он к своим разведчикам. — Не много ли вас уходит со мной в трудную минуту?
Воины его молчали. Стемид сказал:
— Идите, идите... Раз уж воронье не набросилось сразу — в ближайшие дни не нападут. Будем ночами двигаться... Да и не страшны они нам, трусливые.
Сотня Карла быстро исчезала за склоном холма...
Войско Херсонеса стояло вблизи во всеоружии. Конные разъезды руссов приближались иной раз к северянам очень близко. Сарос раздумывал: вступить ли в открытый бой, пока не кончилась горная гряда и манёвр неприятельской конницы ограничен, или продолжить путь, уходя в открытую степь днём и ночью в полной готовности к отражению вероятного нападения?..
Минул день. То, что на хвосте опасное сопровождение, армия узнала сразу и вдруг — кто-то увидел с холма конников, и весть молниеносно облетела лагерь. Пришли к Саросу. Тот спокойно приказал стоять на месте и до срока никому не рваться ни вперёд, ни назад.
Люди, несмотря на усталость, почти совсем перестали спать. Большими группами поднимались на вершины и всматривались в дымчатую даль, где, должно, затаилось вражье полчище. Никто уже не произносил вздорных призывов — воины после ухода Карла успокоились, больше того, не могли вспомнить и малейшего зла от него. Думали: не зря, значит, чествовал своего разведчика конунг — старший брат и отец...
Мужественные ратоборцы не обходили место главного кострища: издалека всматривались, питались хладнокровием и непосредственностью вождя. До всех дошло произнесённое утром признание Сароса: «Я не желаю вашей гибели на чужбине, как и никогда раньше её не желал. Мы должны вернуться домой. Верьте мне — нас встретят со слезами радости»...
Люди верили и ждали, надеялись и лелеяли мечту вернуться к родным кострищам, к родным кумирням, к родной земле, пахнущей покоем и детством...
Сарос решил выждать ещё один день. Стояли. Были напряжены. Искали случай избавиться от неопределённого своего положения.
Вечером предостаточно добровольцев отказалось от сонливого времяпровождения у костров и вызвалось в дозор. По периметру лагеря в темноту выдвинулись решительные и бодрые пары-тройки караульщиков: удалились в задремавшие просторы, затаились на знобком холодке склонов. Зоркие очи обозревали тревожный мрак. Звёздный бисер над головой никого не мог отвлечь от бдения, никому не кружил голову своей отдалённостью и загадочностью. Сторожа, доверившиеся слуху, окрылённые личной значимостью, пробыли на передовой до леденящего члены рассветного морозца. Ранним утром войско выступило в путь.
