Ночью соблюдали полную тишину — слушали степь. Утром заунывные стоны и причитания, совсем не схожие с жалобами на усталость и ранения, встревожили Сароса. Он почувствовал неладное. Заботившие его все последние дни, начинали сбываться дурные предчувствия.
При подходе конунга к растрёпанным, ослабевшим воинам, те замолкали и смущённо прятали лица. Не менее сотни бедовых женихов терпели муку пренеприятнейшей болезни. На вопрос, в чём дело, некоторые потерянно улыбались и с неохотой показывали язвы на срамных местах: губастая чаровница смуглянка и ещё одна змеюка асских кровей даровали с усладой более страшную хворь... Сарос не стал докучать страдальцам — лишь на глаз определил примерное количество больных.
Всё, наверное, в этот худший день херсонесской эпопеи сплелось для готов в дикий клубок обстоятельств. Родной норд-вест принёс на своих могучих крыльях скалистого цвета тучи. Пошёл снег. Белые хлопья быстро устилали зимними цветками грязную землю и жухлую, похожую на прутья, проволоку, ветошь траву, облепляли лица спавших богатырей, красили перистым пухом морды коней, звёздочками и бахромой налипали на гривастых чёлках и огромных ресницах сощуренных глаз — таких печальных, какие могут быть только у лошадей.
Херсонесцы, на какое время потеряв в густой пелене неприятеля из виду, поспешили приблизиться. Подошли почти вплотную, боясь выпустить из рук слабевшую добычу, остановились так, чтобы можно было расслышать даже отдельные выкрики готских сторожей. Было бы у осторожных преследователей достаточно отваги, непременно напали бы... Было бы у северян чуть больше сил, ушли бы в обильном снегопаде от ненавистных мстителей, закружили бы в знакомой стихии, рассеялись, запутали, убежали. Но натруженные члены воителей из Страны Мрака безвольно распластались на сыром поле и тяжко гудели. Даже сон не спасал более от тупой боли. Лишь снег укрывал всё.
* * *
Кантель вёл флотилию вдоль берега. Тщетно сотни зорких глаз выискивали знакомые лица. На берегу не было и намёка на какую-то жизнь. Кисельные волны шлёпали о борта. Лепил снег. За белой завесой пахнул дымком никому не известный приморский город...
Не допущенный к Херсонесу, потерявший полтора десятка кораблей и врассыпную бежавший в открытое море готский флот, рискуя быть атакованным вновь, взметнув над каждым судном дымки, весь следующий день собирался вокруг головного корабля. Вызванные Карлом корабли отдали своих абордажных бойцов и, встав на рейд неподалёку от города, надеялись на удачный исход, ждали развязки событий, от них уже никак не зависящих. Не увидев ни знамён, ни знаков, ни знамений, Кантель, наученный Карлом, пошёл к Киммерийскому Боспору.
* * *
Случилось страшное. Весь мир для Ргеи разом стал прежним. Сарос, затаённые мечты, новый простор для её планов, ощущение себя в новом, незнакомом ранее качестве идола для воспылавшего неподдельной страстью мужчины — всё оказалось обманчивым наваждением. Хотела того Ргея или нет, но в ней вдруг иссякла мысль, что вскоре, сделав манящее движение мягким своим станом, не сводя восхищенных глаз с победителя, предстанет она перед ним, ждущим её ласк, и отдаст ему своё тело как награду, как подарок.
Всё оборвалось... Случилось страшное... Надо рушить мечту, надо вновь куда-то пристраиваться, надо, несмотря ни на что, жить, надо терпеть — во имя победы, покоя, свободы, в которой не нужно будет скрывать себя настоящую, не нужно будет мучить душу осознанием несчастья...
Ргея в какой-то полудрёме, сотканной из горя и неизбежности, перебирала мерзкие варианты будущего, жалящие её поверженное самолюбие стыдом. По-отцовски назойливый плен дряхлеющего телом, слабеющего мочью Вертфаста, огневая похоть Иегуды, готовящего, конечно же, ей заморскую клетку, унижение, безликая покорность всплывали в её мыслях, больно щемили сердце безысходностью. Воображение несло ещё дальше, рисуя лоснящиеся от только что сожранного мяса отвратные губищи заезжих купцов, хватавшихся за её задранный вверх шёлковый подол, икающих над её отвернувшимся лицом... Потом — смеющиеся, лапающие её утомлённое тело вонючие моряки, ожидающие возвращения домой и потому шумно и радостно коротающие время до отплытия... Эти жуткие картины мелькали перед её наполненными слезами глазами.
Она ругала Сароса за то, что пришёл, и за то, что ушёл, за то, что красив и желанен, и за то, что проиграл решающий бой и обрёк её на страдания... Она хотела бы разодрать его грубый кожух острыми коготками, исступлённо исколотить кулачками его грудь... Завидуя простоте мужского мира, она жаждала мщения...
В дверь настойчиво постучали. Ргея покорно поднялась с топчана и открыла. Вместе с теплом и запахом готовившегося ужина в комнату уверенной поступью вошёл Вертфаст, приказал стянуть с него сапоги, проговорил несколько успокоительных слов...
* * *
Звуки в потревоженной степи будто сгинули под глухой шубой напомнившей о себе зимы. Замерзшие бойцы из-под пухового покрывала вызволяли скорченные тела, с их плеч и спин бесшумно спадал тяжёлый, мерзкий нанос. Лишь готские всадники стояли между пешей ратью незыблемыми статуями.
Снег внёс поначалу небольшую сумятицу в ряды херсонесского войска. Горячие головы требовали немедленной атаки, но всё же порешили, что нападение не будет вполне успешным. Херсонес отправил гонцов в асские кочевые племена, однако который уже день треклятые скифы не спешили на подмогу — несмотря на щедрые посулы...
Сарос, Стемид, Роальд с гвардейцами и многими командирами спать не ложились — не имели такого права. Теперь, когда пробудившиеся люди были мокры до последней нитки, а обогревающих костров из-за неимения дров невозможно было разжечь, военачальники попытались без лишней волокиты сдвинуть с места всю людскую массу и погнать её вперёд. Сломанные ряды крепкой некогда армии повлеклись по глубокому — по колено — снегу, охая и стеная. Рыхлые сугробы под тяжестью своей влаги постепенно опадали. Размявшиеся ноги стали передвигаться чуть быстрее.
Южане решили напасть поутру и потому стали заходить-обгонять колонну слева. В немом сумраке приближавшейся ночи северяне, слыша хитрый манёвр с фланга, замедлились, остановились. Потом с криками: «Сарос, пошли! Сколько терпеть? Смерть, смерть — мирки, мирки!» — повернулись к херсонесцам и сами собой повлеклись к битве. Но конная армия, считая схватку преждевременной, уклонилась от боя, отдалившись. Зато утром, когда грянул тревожный рассвет, неприятель плотно сомкнутой стеной предстал перед отчаявшейся избавиться от плена голой степи и от вцепившегося мёртвой хваткой супостата толпой...
Не давая времени на боевые перестроения растерзанных безрадостным походом воителей, плотные когорты южан пошли на рыхлое, всё в разрывах тело армии Сароса. Серое лицо вождя обречённо смотрело на них...
Но этот день, видимо, привлёк внимание вечно занятых своими высокими делами богов. Перед теряющими остроту зрения глазами северян херсонесцы вдруг застопорились, с громкими криками попятились назад и образовали кольцо, кое выгодно лишь при обороне. С севера из волнистых складок бурого поля вытекло облако, перед которым, опережая завывания своего воинства, летели два всадника: статный Лехрафс и с ним — удерживавший в руках большой алый стяг Гуды.
Царь халан ветром пронёсся перед готами, крича, чтобы те остановились. Но северяне, словно тени, клонились вперёд, таращили глаза, искавшие последней рубки.
— Сарос! Где Сарос?! — кричал Лехрафс.
Сарос услышал своё имя, узнал голос, но ни обернуться, ни остановиться не мог: он в представлении своём уже бился, пыхтел, сёк лица, шеи, руки, спины.
— Сарос, стой же! — преградил путь готу его царственный друг. — На меня смотри!..
Халаны зашли обескураженным херсонесцам в тыл и, страшно завывая, угрожали атакой. Не разрывая кольца, южане пятились, крутились на спотыкавшихся лошадях, намереваясь как-то выбраться из создавшихся в одночасье тисков. Часть степи, пока ещё открытая для отступления, манила свободой. Но вот туда из последних сил устремились грязные и озверевшие от недельного издевательства пехотинцы северян. Готы и сериваны, всей грудью вдыхая шальную радость момента, замкнули круг. Они падали на животы, на колени, навзничь. Поднимая мечи над собой, злорадно выли и ржали...
