Карл на готском языке, не боясь, что сказанное будет понято противником, принялся вкратце объяснять товарищам суть оговорённого. Готы, как один, недоверчиво косясь на горожан, советовали и настаивали на нужном войску исходе, оглядывались назад, искали глазами недоступного сейчас Сароса.

— Идите к себе восвояси, а со сборами и с едой мы вам поможем. У нас своя жизнь, и вы живите жизнью своей, — встал над всеми уважаемый грек.

— Вы желаете нашего ухода — нам это понятно. Но сказки предков зовут нас к тёплым морям, где наши прародители родились, откуда Один с Тиром звали их к себе и куда они посылают потомков — нас, дабы поклонились святым костям и возродили славу, угасшую в поколениях... — Карл застыл, нахохлился, неподвижным взором исподлобья глядя на римлянина. — Море — великий мир. Всем хватит места в нём. Но кто заплатит сейчас за переход наших мёртвых в край вечного наслаждения и отдохновения?

— Что ж вам ещё? Ведь вы не победили нас? — вспыхнул римский муж.

— Мы готовы войти в царство тьмы прямо здесь, на пепелище вашего града! — Карл, распрямляя плечи, встал и обратил к центуриону отрешённое лицо.

Неприятный человек в римском военном облачении в сердцах воскликнул, открывая варварам своё главенствующее положение в Херсонесе:

— Мы вместе с нашими вратами откроем и врата тьмы для вас!

Грек-староста попросил успокоиться обоих римлян, взяв их за локти.

— Город сильно пострадал, и это вам бы надлежало заплатить за ущерб, — сказал он, когда дождался полной тишины. — За принесённую в чужой дом беду вы когда-нибудь предстанете перед внеземными судьями. Кара за зло настигнет вас и весь ваш род. Не желая больше жертв ни себе, ни вам, не дразня высшее возмездие, я ещё раз предлагаю вам уйти. Коли у вас нет лошадей, вы получите в обратный путь табун, наши женщины здесь, на площади, окажут посильную помощь вашим раненым.

— Никому не разрешено видеть нашу слабость, наши потери, — возразил Карл, не желая открывать противнику количество раненых соратников. — Но мы согласны взять лошадей и уйти. И поскольку в вашем мире никак нельзя без золота, то мы готовы взять также откуп золотыми ауреусами или другими ценностями по весу моего коня.

Готы встали и отошли в сторону. Казалось, они готовы уйти тотчас.

— Ваше условие мы выполним, — пообещал, подходя к Карлу, грек и протянул свою руку. Карл её пожал, сказал, что начинает выход из посада, ожидая лошадей и золото.

Карл нашёл Сароса, беззвучно лежавшего в тёмной хате.

— Город сдался, — тихо доложил бледный красавец и сел рядом. — Они бы дали откуп и раньше, возможно, тогда можно было бы спросить больше.

Сарос молчал. Слова разведчика доставили ему радость, и он с благодарностью посмотрел на друга. «Как бы всё шло без этого истинно драгоценного человека?» — подумалось конунгу, а вслух он спросил:

— Почему ты так ухаживаешь за своим лицом — бреешься и коротко обрезаешь волосы?

— А вдруг придётся встретиться нежданно с теми, кто ушёл раньше меня в тот Мир? Как появиться перед ними неопрятным? — без раздумий признался Карл. — Да и не только я так делаю... Ты что, видишь одного меня? Знаешь ведь, что в Паннонии я прожил почти два года — вот и осталась привычка бороду отрезать, — объяснял Карл располагавшим к беседе тоном.

— Хотел тебя спросить: куда ты уводил тех невольников, что отбивал на рудниках?

— Верженю продавал.

— И они у него тоже оставались в неволе, лишь меняли кирки на мечи? — Сарос приподнялся и заглянул Карлу в лицо; тот едва улыбнулся. — А что тебе Вержень давал? Золото?.. Значит, у тебя где-то должно быть золото?

— Я с него мало брал. Очень мало... — Карл чувствовал себя неловко, и это обстоятельство сильно веселило Сароса.

— За что же ты жизнью рисковал? Хочешь с богами на кумирне встать? — рассмеялся вожак.

— Там была женщина... У Верженя...

— A-а. Ну, рассказывай дальше — это занятно! Сразила тебя неприступного?

— Сразила. И к Верженю я мотался, и гостил у него — ради неё.

— Красивая такая?

— Спина у неё вот так прогнутая, — увлечённо показал Карл. — Плечи — два уголка, затылок — прекрасным клинышком... По всему видать, что гордячка она неисправимая... Волосы — тяжёлый конский хвост на точёной её спинке...

— А глаза, губы, сама? — не без интереса спрашивал Сарос.

— Губы и глаза — ничто. Они, как и остальное, — очень хороши... Но по сравнению со щеками — истинно ничто!

— Ну, ты, брат, что же говоришь? В глазах женщины столько же сущности, как и под подолом! Какие могут быть щёки?

— Щёки взаправду необычные. Чудесные и нежные, и завораживающие бороздки на них — две глубокие ямки от косточки до подбородка. Можешь не верить, но ямки эти затмевают все остальные черты. Голову повернёт — ямки строгие; смеётся — ямки впадают очень глубоко и красиво; кушает — а я так и смотрю, и жду, когда она языком под щеками поведёт, да облизнётся, щёчки растянув, бороздки те кривя.

— Тебе бы её увести надо было, а не толпы рабов — раз такая любовь!

— Дело не во мне... И не любовь у меня к ней, а душой прирос, как сук к дереву... Она пела Верженю завсегда. И ночью пела, а я, зубы сжав, слушал... Хворь её одолела, и она... Привёл беглецов, а мне говорят — уже умерла.

— Куда ему столько людей, лесному владыке?

Карл не сразу понял отстранённый вопрос конунга.

— Они его лес от Рима обороняли. И не заставлял их Вержень — они сами за своё оскорбление мстили римлянам с большим рвением.

— Да-а, — протянул Сарос. — Что, уводим войско?

— Золото нам собирают... Лошадей должны привести... Всё возьмём и можем уходить.

Сарос, направляясь на гору за городом, наказал находящимся в посаде отрядам подождать, пока соберут и вынесут золото, и после, непременно без пожаров и всякого озорства, уходить.

Вождь пешком припёрся в стан разбредшегося и никого не замечавшего воинства. В странной суматохе конунга заметили не сразу — суетившийся народ был чем-то занят, откуда-то шёл, куда-то спешил... Подъехал Стемид и привёл Саросу коня.

— Заколдованное место! Мысли путаются... Должно — от тепла здешнего не по сроку обычному, — высказал вслух свои ощущения конунг, взгромождаясь на тонконогого жеребца. — Это ж конь Карла?!

— Покрасуйся пока — он-то ещё успеет наездиться, — успокоил друга Стемид. — А вот сердце твоё содрогнётся, когда увидишь, сколько у нас раненых... Всё от этих стрел, кои не минули и половины наших людей, — кричал на скаку Стемид, когда два всадника неслись к лощине на западном склоне.

Подъезжая к месту, где сидели, лежали, ахали бойцы, Сарос обратил внимание на каких-то немолодых женщин, участвовавших в целительстве.

— Это кто?

— Просились помочь. С тех гор пришли, — показал Стемид куда-то вдаль. — Золу принесли, тряпицы всякие...

Вождь обошёл пешком развёрнутый на склоне лазарет, склонялся почти к каждому, получившему в бою удар или укол, самолично рассматривал раны, внимательно наблюдал за умелыми движениями перевязывавших, обрабатывавших повреждения женщин. Конунгом овладело мрачное состояние: с такой обузой через степь возвращаться трудно, а идти побережьем — велика опасность быть атакованными войсками приморских городов.

Вместе со Стемидом поднялись по склону на плоскую вершину, чтобы быть на виду у всего войска.

— Что там за сборище? — обратил внимание Сарос на скопление народа в самом центре войсковых порядков. Немедленно поскакали туда.

Главными действующими лицами беспутного действа были полдюжины разнузданных женщин, кои совершенно без одежды доблестно удовлетворяли мужскую похоть бойцов. Приятного вида красотки распластались на спинах и, не глядя на пользователя, слащаво улыбались толпе, сладострастно шлёпали язычками, хватали и притягивали мужчин за лосины и порчины. К такому празднеству стягивались всё новые и новые толпы, молодцы становились в очередь, толкались.