От КПП благодаря пояснениям дежурного наряда нашла штаб. Полк расположился на краю леса, когда-то до войны здесь был наш запасной аэродром и это позволило обустроиться гораздо быстрее, чем, если бы всё пришлось строить на пустом месте. Как я поняла, часть землянок и штабной бункер даже не были разрушены за время оккупации. Местами были видны продолжающиеся работы по благоустройству. Сразу бросился в глаза общий порядок и то, что даже вблизи разглядеть замаскированные по опушке самолёты было сложно. То есть было видно, что что-то замаскировано, но что именно разглядеть трудно, всё-таки сейчас ещё и сезон для маскировки сложный, зелени нет и лес прозрачный. Командование полка разместилось на краю лётного поля (наверно бывшего выпаса) в большой уже вполне обжитой землянке-бункере. В первый момент удивила малолюдность на аэродроме. Я ещё не прониклась, что полк ведёт ночной образ жизни и с утра почти все ещё спят, хотя в штабе меня встретил бодрый дежурный и отвёл к начальнику штаба. Минут через двадцать пришёл явно разбуженный командир полка, и мы познакомились с гвардии майором Елисеевым. Поговорили, я сначала немного удивилась тому, как спокойно они меня приняли, всё-таки обычно к женщинам на фронте и в авиации отношение неоднозначное, не такое спокойное, по крайней мере, и я вначале заподозрила, что это работа комиссара, но оказалось, что в полку уже летают женщины и летают хорошо. Поняла это, когда мне сообщили, что мой комэск сейчас спит, у неё ночью полёты были, а после обеда нас познакомят, и дальше все вопросы я буду решать уже с ней.
Командование немного напряг факт моего прикомандирования, и это понятно, кому из командиров нравится иметь у себя такого варяга, но после моих объяснений Елисеев решил по пути в штаб в следующий раз заехать в отдел и поговорить с Николаевым, остающимся моим прямым командиром. Говорили по делу, чётко и понятно, даже по этому я почувствовала, что люди тут заняты реальным делом и стараются делать его качественно и профессионально, поэтому и лишней болтовни не было. Командир ушёл, а я осталась общаться с начштаба. Гвардии штабс-капитан Прудников Михаил Семёнович сначала показался мне очень суровым, нет, скорее злым, и я его немного побаивалась, но оказалось, что это маска, за которой скрывается чуткий и добрый человек, но это не исключало его принципиальность и требовательность. Ещё вопрос, кого в полку боялись больше, шумного и вспыльчивого Елисеева или тихого разноса у начальника штаба. Вообще, дисциплина в полку на высоте и не в плане выравнивания по линеечке, а в виде какой-то внутренней собранности и понимания каждым своей ответственности. Михаил Семёнович усадил меня в своём закутке штабной землянки и за кружкой горячего ароматного чая стал расспрашивать, а сам тем временем рассказывал про полк, знакомил с местными особенностями.
Полк до нашего наступления стоял в районе Новгорода, здесь уже третья площадка с начала нашего наступления, ведь дальность Удвасиков маленькая, поэтому приходится перемещаться в непосредственной близости наступающих войск. Именно их полк обеспечивал боевые действия и наступление НАГ и принял самое активное участие в боях в районе Новгорода, Чудово и при освобождении Любани. После продолжал обеспечивать боевые действия уже бывшей НАГ. За время наступления в полку довольно большие потери и сейчас трёхэскадрильный полк свели в две эскадрильи, ведь в полку сейчас всего двенадцать самолётов на одиннадцать лётчиков, не считая его самого. Елисеев оказался летающим командиром, а вот сам Михаил Семёнович после ранения в сорок первом летает редко, только если совсем прижмёт. До ранения был истребителем, но после врачи запретили большие перегрузки, так он оказался в ночниках, но сейчас об этом уже не жалеет. Хотел бы летать больше, но здоровье не позволяет, после контузии сильно село ночное зрение, а это для ночника недопустимо. Но у него богатый лётный опыт и командная практика не маленькая, то есть человек на своём месте. Буквально месяц назад полк стал гвардейским и скорее всего полк не будут отводить на переформирование, а пополнят лётчиками и самолётами на месте, что меня только радовало…
Всё-таки, я довольно много общалась с ребятами-бомберами на пешках и у меня видимо в разговоре проскользнули пренебрежительные нотки, с которыми обычно говорят про маленькие Удвасы, да я и сама считала так же, что использование этих самолётов – это вынужденная мера от безвыходности начала войны. Но война уже давно идёт, а полки ночников никто расформировывать и пересаживать на большие самолёты не торопится. На что мне Прудников так ответил, что мне долго при воспоминании об этом разговоре было стыдно.
— Наслушалась скоростников? Это понятно! Они же далеко и быстро летают и их видно, да и на вылет загружаются по самую маковку, это не наши двести килограммов, которые модификация "ВС" может нести. Вот только целый полк пешек прилетел, десяток тонн бомб высыпали, дыма и грохота до самого неба и ни разу в мост не попали. Ну сама подумай, скорость большая, высота тоже, зенитки палят, да тут, как ни прицеливайся, разброс даже на полигоне в идеальных условиях – плюс-минус сто метров. А наши тихоходы прилетели на бреющем, двигатели на подходе заглушили и видно даже как часовой на крылечке штаба в кулак курит, мы же гранату можем в печную трубу засунуть, не то что просто в дом со штабом попасть. А ещё, на большой скорости замаскированные цели разглядеть совсем не просто, да и высота у них большая. А при нашей малой скорости и высоте меньше ста метров, мы же количество пуговиц на мундирах видим, если света хватает. Вот и выходит, что эффективность наших двухсот килограммов бомб часто больше пары тонн бомб у большого бомбардировщика. На линии переднего края нам конкуренцию реально наверно только штурмовики могут составить, но они ведь бронированные, как танки, броню выстрелы зениток до двадцати миллиметров пробить не могут. А у нас вся броня – перкаль, да свои штаны, сама знаешь, вот и летаем, поэтому ночью, когда нас не видно. А знаешь, что за каждый сбитый ночной бомбардировщик немцы стразу железный крест дают и премия больше, чем за истребитель или большой бомбардировщик?
— Извините, я же не знала…
— А чего же ты к нам пошла, если считала нас такими убогими?
— Ну, куда могла, туда и пошла…
— Теперь-то плохо думать про наши замечательные самолёты не станешь?
— Не стану… Вот не верю, что все так думают сразу…
— Права! Двое из трёх как приходят, считают, что их в наказание к нам сослали. Вот и приходится им мозги вправлять. Наш комиссар, вообще, когда к нам с Чукотки попал, так сразу командиру заявил, что он у нас по ошибке и его на днях переведут в НОРМАЛЬНУЮ авиацию…
— А что он на Чукотке делал?
— Так там они американские самолёты перегоняли через Аляску, к нам на Чукотку летели американцы, а уже дальше до железной дороги наши пилоты перегоняли. Вообще, как он рассказывал, служба не сахар, но кому-то же нужно… Вот он там на "аэрокобрах" летал и хотел в истребители, а его к нам направили, вот он и обиделся. Но потом ему всё правильно объяснили и показали, так теперь бóльшего патриота наших У-два не найдёшь. И не вздумай при нём что-нибудь пренебрежительное сказать, он парень горячий, потом извинится, но сначала может и с кулаками кинуться…
— На девушку? — удивилась я.
— Нет, на тебя наверно не кинется, но ругаться будет страшно!
— Хорошо, я буду иметь в виду… А вы сказали, что у вас на двенадцать самолётов одиннадцать пилотов, значит есть для меня самолёт?
— Есть… — почему-то тяжело вздохнул он. — У нас уже давно было две женщины в пилотах. Про Зою ты уже слышала, а вторая её подруга Катерина. Но вот женский экипаж у нас был только один, Катя с Сергеем Мухиным летала, а Сергей был штурманом полка. Да вот на днях полетели на разведку и рекогносцировку и под зенитку замаскированную угодили. Катя до дома дотянула, а вот Сергей ещё в небе умер. И Катерина неизвестно ещё как из госпиталя выйдет. А самолёт, инженер докладывал, уже полностью пригоден к эксплуатации. Не побоишься на такой самолёт сесть?
