Выстрел из винтовки почему-то бахнул так громко, что мне заложило уши и сквозь звон пришлось кричать. От Лены толку не было, она хоть и сидела, послушно стиснув цевьё винтовки и пистолет, но едва ли адекватно оценивала и могла действовать. Я же реально отдавала себе отчёт, что даже двое-трое толковых пехотинцев уделают нас обеих, не зажужжав. И противопоставить нам им нечего, эффект неожиданности мы отыграли по полной с везением прицепом, но больше у нас козырей не осталось. Огляделась, канава, в которой мы оказались, со всех сторон прикрыта, вылезти из неё под прицелом пулемёта можно и не мечтать. Попыталась прислушаться, но звон в ушах и своё дыхание перекрыли все звуки. Стала думать дальше, и грусти добавилось, нас просто нужно удерживать на месте, а потом закинуть сюда гранату. От такого бессилья накатила такая злость, что еле удержалась от того, чтобы вскочить и с автоматом наперевес рвануть на пулемёт. Понятно, что скорее всего ничего не успею сделать, но хотя бы делать, а не ждать, как жертвенному барану…

— Лен, ты как?

Она мотнула головой, потом, скорее прочитала по губам, чем услышала "Ничего…", хотя, может, она сказала и что-нибудь другое, а я захотела понять так.

— Ты из винтовки стрелять умеешь?

Отрицательно мотает головой. Потянулась к ней, передёрнула затвор винтовки, воняющая сгоревшим порохом горячая гильза вылетела в снег, затвор мягко клацнул. На краю сознания мелькнула досада, что обещание Верочку вырастить могу и не выполнить, когда в ответ на шевеление торчащего ствола винтовки короткой очередью огрызнулся пулемёт… Скулёж молодого немца тоже затих, умер или сознание потерял, чтобы это понять нужно высунуться, но жить хочется, это удерживает любопытство в узде…

Сидим, ждём непонятно чего… Пулемёт больше не стреляет, слух вернулся, но кроме шороха веточек на ветру тоже ничего. Сидим в канаве в снегу. Где-то на той стороне дороги должен быть недобитый капитан. Немцы никакой активности не проявляют, или там пулемётчик один, или не знаю даже, что думать. А может как раз в эти мгновения они нас тихонечко окружают… От этих мыслей зашевелились волоски по всему телу, что даже пришлось встряхнуться, от следующего за этим оцепенения. Говорить нельзя, хотя вижу, что Лену просто распирает от желания высказаться или спросить, но ещё вначале приложила палец к губам, призывая к молчанию. Ещё я приложила ладошку к уху, показывая, что нужно слушать. И она честно, как и я старается слушать…

Протянула руку и забрала у неё винтовку, она поняла и удобнее перехватила свой пистолет. Если к нам полезут, то пистолет гораздо удобнее будет. Вдруг подумала про свой пистолет и ощупав карманы убедилась, что как-то успела его в карман себе засунуть… Лес, даже зимний без листьев сильно гасит и искажает звуки, но мне показалось, что где-то не слишком далеко вспыхнула и быстро затихла перестрелка. Вот только по этим отголоскам понять, что и как не выйдет. Да и не такой у меня опыт, чтобы на слух определять из какого оружия стреляли. Вокруг нас пока тишина и никто к нам не лезет. Панову трясёт озноб, или она замёрзла, извозившись в снегу, который сейчас уже наверно подтаял и радости это не доставляет, или у неё пошла отдача от нервного напряжения. Я в своём лётном комбинезоне хоть и выгляжу бесформенным колобком, но зато могу даже спать в снегу при такой погоде. Хоть мне и не достался полноценный лётный меховой комбинезон, но и утеплённый ватной подкладкой из авизента тоже достаточно тёплый, а главное не продувается и не промокает быстро. На ногах унты, чему нарадоваться не могла, пусть и не с волчьим мехом, что считается самым крутым, а простая овчина, но мне и этого хватает, главное размер почти мой, двое толстых портянок всего нужно на толстые носки. На голове тёплый зимний шлемофон, самодельный правда, когда пришлось для самолётной связи наушники вставлять и провод для подсоединения к ларингофонам и самолётной переговорной системе вшивать. Для пассажиров у меня были простые танкистские шлемофоны, да лучше даже, меньше шишек набьют в незнакомом малом объёме кабины, да и где я наберу всем кожаных шлемов? Ведь только отвернись и ножки к ним приделают, а танковые никому не нужны… Вот и журналистка в танковом шлеме и своей форсовой шинели выглядит смешно, особенно после того, как по моему примеру оттянула наушные клапаны, чтобы лучше слышать.

— Эй, стрелки! Выходь давай! — вдруг раздалось хриплое с другой стороны дороги.

— Это кто там такой грозный? — кричу в ответ, а в душе клокочет радость и ещё страшно поверить в то, что подоспела нежданная помощь…

— Я-то знамо кто, а вот вы кто такие?

— Мы-то лётчики, а вот вы кто? — да я уже поверила, что это наши, но теперь уже играем по правилам нормальной фронтовой паранойи.

— А я – старшина Иванов, командир взвода мехбригады, недобитков тут гоняем…

— Ну а я – младший лейтенант Луговых, выходим на дорогу? Вы там пулемёт видели?

— Драпанул тот пулемёт, да недалеко… Выходим, за оружие не хватайтесь!

И с той стороны дороги вылезли наши, один в белом маскхалате, остальные в обычных пехотных ватниках и валенках. Но наши! НАШИ!

После радостных объятий, когда мы обе не смогли удержать слёз, пошла первым делом забрать свой наган. Заодно посмотрела на немцев, оба уже мертвы, но ничего в душе не всколыхнулось по поводу их гибели. Они хотели нас убить, и если бы сложилось иначе, быстрая смерть была бы для нас обеих не самым худшим вариантом. Так что получили по заслугам, а я просто выполнила выбор судьбы…

Автомат и винтовку сдали под расписку в обоз пехоте, На подъехавшей машине нас быстро довезли до штаба бригады, где мне дали позвонить нашим, а Лена отзвонилась своим. Потом беседовали с бригадным особистом, от которого узнали много интересного. Что капитан отправлен в госпиталь, но успел уже дать показания, согласно которым он сначала геройски организовал отражение воздушного нападения, потом после посадки несмотря на тяжелейшие ранения, сумел организовать выдвижение в расположение наших войск. Во время которого, мы напоролись на немецкую засаду, которая благодаря его умелому командованию была почти полностью уничтожена, а он случайно остался жив, в то время как остальные погибли, но он знает только данные на младшего лейтенанта Панову, а на его счету больше десяти уничтоженных немецких солдат и пулемёт…

Мы, не сговариваясь, вскинулись, и я буквально потребовала, чтобы наши показания взяли раздельно и официально, для исключения обвинения в сговоре между нами. После чего нас развели, и я дала подробные показания. Видимо показания взяли у старшины и его бойцов, потому, что на мои слова про "фельдфебеля" с автоматом, капитан-особист очень удивился и сказал, что судя по документам, на дороге оказались трупы шер- или шарфюрера и рядового эсэсовца, а фельдфебеля там не было. Пришлось пояснять, что я так для себя назвала старшего, который показался гораздо опытнее, и я подумала, что он фельдфебель, ну или какой-нибудь другой унтер-офицер. И что поэтому, как в более опасного и вооружённого автоматом стреляла сначала в него, а не в стоявшего ближе напарника. По приезду в отдел обязательно поцелую Митрича за то, что не поленился оформить мой Браунинг, как наградное оружие, что сразу сняло любые вопросы в этом направлении, на нём платина с гравировкой и в удостоверение вписан. Вообще, опрашивали меня очень дотошно и по всем мелочам. Особенно любопытно было отвечать на вопросы, которые задавали, видимо на основании показаний Лены Пановой, по ним было понятно, насколько мы с ней по-разному видим происходящее. В частности, она утверждала, что я стреляла в немцев из маленького автомата длинными очередями. А в воздухе несмотря на то, что меня, зачем-то, обнимал капитан Коваленко, я виртуозно управляла самолётом. Ну не видела она и не могла понять, что я во время этих "нежных объятий" висела на ремнях и рычаг вытянула на себя и поставила самолёт дыбом почти случайно, без всякого осознанного плана. И если бы случайная пуля не помогла, грохнулись бы мы на лес и костей бы наших не собрали.