Очередное упоминание о святости мужа. Она похоже себя, а не меня убеждает в этом.

На окне заколыхалась марля – от комаров. Я заметил её краем глаза, и мне на миг почудилось, будто на улице не на шутку разыгрался буран. Но нет, спокойный летний ветер не забросал кухню снегом. Солнечный луч, просеянный через марлю, полюбовался собой в серебристых кастрюльных боках, побликовал на стеклянной крышке от сковороды в Марининой руке, покачался на моём чае.

Ручки комода отбрасывали тени, похожие на трёхлистный клевер или карточную масть крести, будто отпрянувшие от тёплого солнечного прикосновения, и лежащие несколько наискось.

Пока Марина резала огурцы и помидоры для вечерней трапезы супруга, я погрузился в раздумья.

У Женьки исследование, у Миши – гости, которые его кормят, Марине здесь просто нравится. А у Веры? Что её держит на исчезающем этаже? Ладно, сорокалетняя женщина привыкла, смирилась, ничего больше не ждёт от жизни, но Вера – моя ровесница! Почему бы ей не вязать медведей в другом месте? Надо спросить.

– Что, торт не понравился?

– Ненавижу вафли,– я не стал лукавить. Мне и чай не понравился. Но этого я вслух не сказал.

– Может быть, тогда бефстроганов? – она выключила газ.

Ага, значит «Мурня» для мужа в Маринином исполнении – это бефстроганов.

– Вот и Антоша!

В двери повернулся ключ. Из прихожей в кухню вошёл мужчина, пару раз виденный мною со спины и никогда – с лица (фото не в счёт). Одет он был в строгие классические брюки, измятые в дороге, и синюю футболку – навыпуск. Она была ему маловата. Округлый живот приподнял ткань, так что из-под синего материала была видна белая полоска кожи. К своим сорока с небольшим (хотя с чего я взял, что им по сорок?) он был полностью седой. Почему-то это лицо казалось мне знакомым. Не по фото и не по случайным встречам на лестнице…

Один мой приятель, в отличие от меня, обладает хорошей памятью на лица. Он говорит: бывает встретишь человека, точно знаешь, что видел его где-то и память начинает тасовать колоду портретов, перебирает, вглядывается, вдумывается. Поначалу ты хочешь просто выбросить из головы назойливый неуместно загрузившийся поиск соответствий, а потом становится интересно вспомнить, кто же он, случайный прохожий, с которым вам довелось быть знакомым всего лишь настолько, что памяти приходится рыться в закромах. И вот наконец, спустя несколько часов, а порой и дней, она выдаёт тебе ответ: это же продавец игрушек из магазина напротив. В детстве он продал тебе сломанную машинку. Ты больше никогда не просил маму сводить тебя в тот магазин, опасаясь снова столкнуться с бракованным товаром, но продавца, как выяснилось, запечатлел на всю жизнь.

– А знаешь, пожалуй, главный минус хорошей памяти – фиксировать даты.

– Что в этом плохого?

– А вот представь, ты помнишь дни рождения всех друзей и приятелей, даты свадеб, появления на свет детей – первого, второго, третьего.

– Ну?

– И вот наступает момент, когда ты всё это помнишь, а поздравлять не хочешь. Тогда память вступает в схватку с совестью и вместе они рождают неискрениие слова в адрес именинников.

Ну и зачем мне такая морока, скажите на милость? Мне повезло, память у меня дырявая! Поэтому я тут же выбросил из головы мысль о возможных дополнительных встречах с Антоном Огарёвым.

– Чаем балуетесь? – спросил он, бросив на меня раздражённый взгляд, потом сурово посмотрел на жену, словно она каждый день чем-то и с кем-то балуется.

– Думаю, мне пора,– я поднялся из-за стола.

– Безусловно,– подтвердил он,– всякий человек, пришедший с работы, имеет право на отдых без посторонних!

И он опять посмотрел на меня с неприязнью. Честное слово, ещё один такой взгляд, и я сниму с Веры всякие подозрения. Человек с таким взглядом в мой адрес вполне мог написать на двери «Убирайся». Только зачем ему это?

«Ага,– одёрнул я сам себя,– это не Антон Огарёв написал, а его дети, вернувшиеся специально ради этого на минутку из лагеря. Попахивает паранойей. Человек просто устал на работе и хочет поесть, вытянуть ноги, возможно раздеться, возможно даже догола, мало ли у кого какие привычки, а тут на кухне непрошеный гость. Он радуется, что этаж – на месте, не исчез, вот сейчас будет заслуженный отдых, а нужно общаться с незваным соседом. А что, если этаж исчезнет прямо сейчас и этого парня придётся развлекать невесть сколько? Именно такие мысли, вероятно, сейчас в голове у Марининого мужа, а вовсе не приступ немотивированной ненависти. Хватит сочинять».

«Они все, словно неизлечимо больны»,– Таня права.

Я простил Антону недобрые взгляды, а Марине невкусный торт и чай. Кажется, так нужно относиться к тяжело больным: с пониманием и сочувствием.

А слово «убирайся» вообще может быть предназначено тем, кто сдаёт мне квартиру.

Вера нашла меня в торговом центре.

Рабочий день мой проходил однотипно: выкрики про приработок (вероятно так никто и не заинтересовался работой, иначе бы раздачу листовок прекратили). Роль зазывалы мне позволялось прекращать только на время обедов и коротких отлучек по естественным надобностям. Я приноровился осведомлять людей о свободных вакансиях, не отрываясь от экрана смартфона и даже во время телефонных разговоров. Просил, например, тётю:

– Прости, мне надо обратиться к толпе с призывом.

Отводил трубку, горланил нужный текст и возвращался к родственнице, от души веселившейся и столь же искренне недоумевавшей: кто придумал для меня корявую фразу?

Я как раз закончил разговор с тётей Люсей (дядя тоже добавил пару слов, скупых и очень мужских). С дядей проще: перед ним не надо отчитываться за то, что ел, во что одет и отвечать на вопрос: хорошая ли Таня девочка? (Тётя от него так и не отказалась). Дядя знает, что я уже взрослый мальчик и могу общаться с девочками не только хорошими.

По голосам родственников я понял, что они скучают и что гордятся моей самостоятельностью.

–Домой пока не собираешься? – уточнил дядя несколько напряжённо, и мне показалось, что он облегчённо вздохнул, услышав отрицательный ответ. Верно, я тот ещё засранец, столько лет сидел на шее у родни.

– Ну целую тебя, Арсюша, родной,– это снова тётя,– развлекайся, мальчик. Гуляй!

– Ага,– коротко бросил я, потому как пришла пора снова кричать про приработок и вдобавок в поле зрения появилась моя странная соседка из 96-й квартиры. Она шагала вдоль витрин с одеждой, не глядя на манекены. Её однозначно не интересовало, во что предпочитает наряжаться прогрессивный, хоть и провинциальный, Ямгород. Стиль для себя Вера давно уже выбрала.

Сегодня на ней снова была юбка. Другая. Но снова длинная. И снова тёмная. На сером фоне хаотично разбросаны ромбы в крапинку. Такое ощущение, что на юбку уронили коробку с обгоревшим до углей печеньем «Земелах» с белыми точечками почему-то не расплавившегося сахара. Рубашка вроде прежняя. Вязаной кофты нет, оно и понятно: жарища! Я сам сегодня в коротких шортах и майке (скинуть бы их и сбежать на пляж, но такового в Ямгороде нет).

– Я пришла не к тебе,– без приветствия предупредила она.

– Я всё равно не могу отвлечься от работы,– и я гаркнул ей почти в лицо,– приработок! Приработок в торгово-развлекательной структуре!

– Я в зоомагазин,– тихо сообщила она,– мне очень хочется посмотреть на…

– Козлика Боню? – перебил я.– Он всем нравится. Славный.

– На дискуса,– договорила она.

– На кого? – эту барышню козлом не заинтригуешь.

– Рыбку в аквариуме.

Мы опять стояли друг против друга. Опять киношно. Так стоят герои под дождём, например, когда встречаются случайно, и она не брала с собой зонта, а он почему-то не помнит, что брал. И они не замечают дождя, глядя друг на друга, но при этом ни он, ни она не решаются приблизиться, дотронуться, обнять.

– Приработок,– прокричал я, чтобы остановить нафантазированную съёмку,– приработок в торгово-развлекательной структуре!