Таня ещё повалялась кровати, прочитала ряд сообщений: от банка, сотового оператора, магазина одежды, объявившего очередную акцию. Не вчитываясь в тексты, она машинально удаляла спам из телефона, а думала об увиденной вчера парочке.

Уснуть не удавалось. Таня вздохнула, встала, оделась. Выходной день – хороший повод навестить маму, давно они что-то не трепались по-девичьи.

* * *

– Миш, это ты написал на моей двери слово «УБИРАЙСЯ»?

Совершенно бесполезный вопрос. Я и без уточнений знал – это не сосед из ночного исчезающего клуба, но мне нравилось, что теперь в моей жизни был человек, которому я мог задать прямой вопрос и получить прямой ответ. Уверен, Мишка, если б это сделал он, признался открыто и улыбчиво:

– Да, я. Ты меня достал, если честно.

Но он ответил: «Нет, не я».

И я поверил, потому что заранее был готов поверить именно в это.

«Любитель прямых ответов на прямые вопросы,– поддразнил меня внутренний голос,– а Таньке наврал про отъезд!»

На всякий случай я придерживал Мишину дверь снаружи, не проходя в квартиру. Хотя что ему, этажу этому, унесёт меня, коли приспичит, прямо на лестничной клетке. Или того хлеще: обрубит мне пальцы и заберёт их отдельно от меня. С него станется.

– Арсений? – услышал я, хотя губы моего собеседника не шевельнулись. И голос был женский. И доносился он из-за спины, со ступеней. Я обернулся. Без пакетов Марина Огарёва ступала почти бесшумно, на ногах у неё были мягкие тряпичные уличные тапки, словно нарочно надетые, чтобы подкрадываться к людям незаметно.

– Почему Вы к нам больше не заходите? – спросила она, возясь с ключами и обращаясь теперь больше к двери собственной квартиры, чем ко мне.– Зайдите, зайдите. Чайку попьём.

Приглашала она меня, удаляясь по коридору, но по-прежнему не оборачиваясь. Интересно, если я не пойду за ней, станет ли она продолжать диалог и разольёт ли чай на двоих? И в какой момент заметит, что гость остался за порогом?

Дверь за собой Марина не закрыла. Мне было видно и слышно, как она скинула тапочки, положила ключи на тумбочку при входе. Я наскоро пожал Мише руку и вошёл в квартиру напротив.

– Чайку, чайку попьём,– пропела Марина на неизвестный мне мотив. Вероятно только что ею сочинённый. И тут же нами обоими забытый.– Это манера у меня такая: петь что-нибудь. Я делаю это почти постоянно. Не в голос, конечно. Под нос, тихонько.

– Это, наверное, хорошо…

– Хорошо, что не в голос?

– Хорошо, что всё время поёте. Настроение, значит, прекрасное,– я оставил обувь в прихожей и вымыл на кухне руки.

– Как знать, как знать,– разлилась очередной не слишком мелодичной трелью хозяйка,– хотите квартиру посмотреть? Мы недавно сделали ремонт.

– Упаси Господи! – отреагировал я, по пути соображая: прилично отказываться или неприлично. Никогда не понимал, какого лешего надо осматривать чужую жилплощадь.

Марине и её мужу было чуть за сорок. Она невысокая, полноватая, короткая стрижка была ей к лицу, но, судя по фотографиям на стенах, раньше она носила каре. На снимках рядом с ней были дети-подростки: мальчик и девочка. Муж, величественный, но грузный, на фото присутствовал эпизодически. Лицо его, оплывшее и тяжёлое, на немногочисленных снимках выражало недовольство и отчуждённость. Мне не нравились ни это лицо, ни его выражение. Да и вообще к Антону я испытывал заочную антипатию. Надеюсь, это нормально.

– Вы пейте чай, а я пока разогрею еду для мужа. Он вот-вот вернётся с работы.

Успеть бы смыться! Встречаться с Марининым супругом не хотелось.

– Почему вы не уезжаете с исчезающего этажа? – спросил я, вращая кружку за ручку вправо-влево и не решаясь попробовать отвратительно пахнущий травяной настой. Не слишком ли бестактно задавать подобные вопросы малознакомым людям? Меня это не заботило.– У вас дети, они ходят в школу, муж работает, и, наверное, утомительно не знать, успеешь ли ты к тёплому ужину или проведёшь час-два-три, а может и всю ночь, в подъезде.

– Да,– Марина вздохнула, доставая из холодильника красную сковороду с прозрачной крышкой. Она пронесла сковороду мимо меня. Судя по виду содержимого Антону на ужин полагались кусочки мяса в сметанном соусе или в сливках. Мне вспомнился кошачий корм «Мурня».– И дети, и муж, бывает, опаздывают к отходу нашего четырёхквартирного поезда. Я – реже, ведь я почти всегда дома. Разве что в магазин выйду…

Она разожгла огонь и помешала кусочки в соусе деревянной лопаткой. По кухне разнёсся аромат остывшей, потерявшей былую прелесть и свежесть еды. Я поморщился и приблизил к носу кружку с травяным чаем.

– К счастью, моя сестра всегда с радостью принимает нас у себя, если нам приходится вдруг «поцеловать дверь с той стороны». Дети знают адрес тёти и бегут к ней после школы. А уж сколько радости, если этаж исчезает утром и можно не идти на уроки! Кажется, учителя уже не верят в наши частые совместные болезни, но дети учатся хорошо, и за успеваемость им прощают прогулы. Антон к моей сестре не ходит, предпочитает возвращаться на работу, там не против его внезапных ночёвок. Мой муж святой человек, Арсений, святой,– и пропела,– святой человек… Обеспечивает нас, терпит мои прихоти и капризы. Остаться здесь – одна из моих причуд. Просто потому, что мне нравится эта квартира. Нравится и всё тут! Вид из окна, планировка, метраж. Вы видите, в ней нет ничего особенного, квартирка скромная, но атмосфера решает всё. Я не хочу уезжать. Мне здесь хорошо. И я, чёртова эгоистка, заставляю жить здесь мужа и детей,– она горько усмехнулась,– Конечно, когда мы только въехали… Почему Вы торт не едите?

– Ещё не успел,– пробормотал я, злясь на человечество, придумавшее манеру угощать приглашённых невкусным чаем и вежливость, не позволяющую отказаться от ненавистного торта. Терпеть такой не могу! Вот бы и торт оказался исчезающим. Но нет, стоит передо мной в пластиковой фабричной подложке нарезанный неровными квадратами. А рядом лежат снятые Мариной клипсы – чёрные, продолговатые, глянцевые, похожие на тараканов. Аппетита сравнение не добавило, а ненависти к вафельным тортам – с лихвой.– Так что случилось, когда вы только въехали?

– Антон хотел продать квартиру немедленно, когда мы поняли, что она с сюрпризом. И что сюрприз этот – какая-то местная аномалия, а не помешательство у нас в головах. Мы обошли соседей. На других этажах над нами посмеялись, а на нашем подтвердили: да, этаж иногда исчезает. Антон тут же ринулся подыскивать новых жильцов, грозил мне разводом, если я буду против повторного переезда. Но так уж иногда случается: в прежней квартире меня раздражало буквально всё, хотя находилась она в центре, из окон была видна сирень и каштановая аллея, а здесь внизу палисадник с грядками и лебедями из автомобильных покрышек, а поодаль и вовсе – мусорные контейнеры. Но, повторюсь, атмосфера решает многое. Ешьте торт!

Ещё раз она предложит мне чёртов торт, я решу, что именно Огарёвы написали на моей двери слово «УБИРАЙСЯ», а теперь порываются меня отравить вафлями с кремовой прослойкой. Я хмыкнул, эта мысль показалась мне забавной. От торта я всё же откусил.

Марина мой смешок восприняла на иной лад.

– Смеётесь? Вам кажется, что причина «просто нравится» – недостаточная, чтобы терпеть издевательства строптивого этажа?

Я затолкал в рот остатки надкушенного квадрата и жестами попросил разрешения сначала прожевать.

– Жуйте, жуйте,– спокойно сказала Марина, приподняла крышку сковороды. Разогретое месиво вкуснее пахнуть не стало.– Жуйте, жуйте…– теперь уже пропела она. И опять,– жуйте, жуйте. Ко всему можно привыкнуть, Арсений,– она снова перешла на речитатив,– мне нравится эта квартира, для детей она – главное приключение детства, возможность поиграть в космический корабль или в необитаемый остров, где надо выжить с одной флягой воды и парой сухих галет. Разумеется, вода никуда не исчезает, и холодильнику я не даю пустеть – спасибо мужу, он зарабатывает. Зарабатывает,– снова протянула она нараспев и задумалась. Казалось, она напевает именно тогда, когда её размышления не сходились с речью. Чтобы не позволить искренним мыслям прорваться наружу, она ставит на репид последнее сказанное слово. Отвлекает собеседника.– Он святой человек, мой муж.