Какое-то время Изабелл нянчилась с ним, пытаясь вернуть Габриэлю интерес к жизни, не зная, что лишь еще больше портила ему настроение, так как слишком напоминала о Диме и о том времени, что они провели с ним в Приюте. Поэтому, когда Габриэль заметил, что Иззи больше не спит одна, он незаметно покинул квартиру, с тех пор наведываясь туда лишь время от времени.
Он отправился в замок пешком, полный ревности и злобы, которая причудливо смешалась в нем с чувством радости от освобождения. Впрочем, эмоции не помешали ему сделать несколько заведомо ложных кругов, чтобы проверить нет ли за ним слежки. Оказавшись на Выжженной Пустоши, Габриэль несколько раз оглушительно свистнул и оставшуюся дорогу проделал верхом на великолепном черном скакуне породы де ла Кастри.
Тогда Габриэль и не заметил, как умудрился провести в замке целую неделю. Прежде он еще никогда не выпадал из реальности на столь длительное время, если не считать месяцев, проведенных в психбольнице. Он бродил по развалинам, сидел возле кровати Жана, который заметно сдал с тех пор, как привез их сюда. Старик практически не вставал с постели, и Габриэль часто кормил его сам, с грустью думая о том, что дни верного дворецкого сочтены.
Новоиспеченный Герцог де ла Кастри мог часами стоять на пристани, прислушиваясь к стону воды в море, а мог улечься спать прямо на песке. В замке ему хотелось заблудиться в бесконечных пыльных коридорах, чтобы больше уже никогда не возвращаться в мир людей. Нигде он не чувствовал себя в такой безопасности, как под защитой этих крутых скал и стен из черного камня. А когда он все-таки решил вернуться в город, ржавая цепь, скрепляющая створки кованой решетки на площади, упала прямо к его ногам. Прутья содрогнулись, и по ним, словно ток, пробежал зеленый огонь.
Габриэль поднял руки и развел их в стороны. Решетка распахнулась перед ним, как раньше распахивалась перед бесчисленными поколениями его семьи. Улыбаясь Габриэль провел на площади у разбитого Каменного Принца еще одну ночь.
Когда он вернулся в квартиру, то застал Изабелл на грани истерики. Отметив про себя, что эта реакция ему определенно льстит, де ла Кастри не стал объяснять ей, почему его одежда приобрела такой ужасный вид и почему от него несет лошадьми и протухшей рыбой. Вместо объяснений Габриэль просто ушел к себе.
В отличие от жены Себастьян никогда не задавал ему лишних вопросов. Серьезный разговор состоялся у них лишь однажды, когда Изабелл не было дома, и на какое-то время двое мужчин были предоставлены сами себе. Как Лесаж и предполагал, Габриэль догадался, что судьба свела его с отцом старшего брата. Как он это узнал? Он это почувствовал, а Дима подтвердил. Как Дима это делал? Лучше спросите у него.
Они заговорили о Катрин, и Габриэль кое-как поведал мужу Изабелл об их жизни в борделе. Детство свое он помнил плохо, впрочем, не только детство, практически все, что происходило с ним до убийства матери, скрывалось от Герцога за непреодолимой пеленой тумана. Поэтому в итоге рассказ получился довольно сумбурным и не занял много времени, а закончился и вовсе ложью Габриэля о том, что Мелуара застрелили вскоре после смерти Катрин, и что он понятия не имеет, кто это сделал.
– Я так и знал… так и знал, – шептал Себастьян вне себя от горя, и Габриэль, протянув руку, похлопал его по плечу, ужасаясь при этом собственной низости. Он не стал рассказывать Себастьяну о том, что из-за проклятья Безумного Герцога Мелуар родился жестоким и злым подонком. Он не сказал ему и о том, сколько горя тот успел причинить своей семье.
Габриэль также попытался разузнать больше о проклятье Франсуа, но все его попытки заканчивались одинаково. Себастьян пугался и упрямо отказывался говорить обо всем, что касалось проклятья. Он лишь сказал, что убежден, будто за двадцать с лишним лет древняя магия успела потерять свою силу. И что в тот день, когда он нашел в себе мужество вернуться в Париж, проклятье отступило перед его настойчивостью и жаждой жизни.
Де ла Кастри скептически отнесся к данной теории. К тому же он помнил о своем разговоре с Франсуа. Безумный Герцог был уверен в том, что хотя он больше и не имел над проклятьем власти, оно, тем не менее, никуда не делось. И обезопасить дорогих Себастьяну людей можно было лишь одним способом – убив самого Себастьяна.
Дни пролетали за днями, и вскоре муж Изабелл так привык к Габриэлю, что общение перестало быть для них проблемой. Узнав лучше младшего сына Катрин, мужчина убедился в том, что тот не представляет для него опасности, а через какое-то время даже перестал ревновать его к Изабелл.
Себастьян решил, что молодого Герцога намного больше интересует Дима, нежели его жена или какая-либо другая девушка в Париже. Де ла Кастри, в свою очередь, никогда не пытался разуверить его: против воли он проникся симпатией к мужу Изабелл, а его ошибочные суждения только играли ему на руку. В тот день, когда после долгого отсутствия Габриэль наконец вернулся из замка, он, подтвердив все теории Себастьяна, помылся, переоделся во все чистое и отправился на поиски друга.
К слову, теперь найти Диму было очень просто. Он без особых усилий обосновался в борделе, где делил одну комнату со шлюхой по имени Элиза, которая ни разу не взяла с него денег ни за сексуальные услуги, ни за проживание. Габриэль время от времени приносил другу деньги, которые тот молча принимал и быстро тратил. Они мало говорили, и в последние годы виделись не чаще одного раза в месяц.
По мнению Габриэля Дима вел аморальный образ жизни, в то время как сам Дима считал, что это Габриэль скатился ниже некуда. Они сколько угодно могли скучать друг по другу, но стоило им увидеться, как они фыркали, презрительно кривились и, едва обмолвившись парой фраз, расходились.
Из-за скопившегося между лучшими друзьями негатива и взаимного недопонимания, Габриэль в последнее время места себе не находил. Все казалось ему бессмысленным. То, что он вначале принял за выход из тупика, спасение для них обоих, оказалось лишь новой ловушкой, трясиной, в которую они загремели на целых шесть лет, и из которой теперь не знали, как выбраться. И Габриэль все чаще ловил себя на мысли, что думает о Петербурге, как об единственном выходе из положения. Дима однако не выносил даже упоминания об этом городе и об оставленной им когда-то старой матери.
Нервозность Габриэля не могла остаться незамеченной для Себастьяна. Так что, одним теплым днем в начале лета он позвал его к себе в небольшой домашний кабинет и усадил в глубокое кожаное кресло.
Узнав в подробностях о Димином образе жизни и о планах Габриэля, которые в то время находились еще в зачаточном состоянии, Лесаж задумался.
– Я все никак не пойму, – произнес он наконец, садясь за стол. – Ты его любишь или пытаешься отделаться от него?
Габриэль всегда ценил прямолинейность Себастьяна, и в данном случае она была как нельзя кстати. Он потянулся за графином с водой, который стоял на столе, краем глаза успев заметить одну толстую папку с фамилией «дю Тассе» на обложке. Демонстративно отвернувшись, де ла Кастри налил себе воды, давая мужу Изабелл возможность спрятать забытую папку в ящик стола.
– Нет, я не пытаюсь от него отделаться, – и Габриэль отпил немного. – Просто надеюсь, что в Петербурге, когда он увидит свою мать, когда…
Габриэль вздохнул и потер глаза.
– Я надеюсь, в Петербурге случится что-то, что заставит его остаться там и перестать пить.
– Надеешься?
– Ну, да. Я знаю, это звучит глупо. Но знаешь… смена обстановки и все такое.
– Ну, а ты?
– Мое место в Париже. Боюсь, правда, я никогда не смогу расплатиться с вами за все, что вы с Изабелл дали мне.
– И не нужно, – Себастьян махнул рукой и достал сигареты из кармана пиджака. – Хочешь?
Габриэль помотал головой.
– Ну, как знаешь. У меня с Изабелл была договоренность – не требовать с тебя ничего взамен. За последние годы твое присутствие в этом доме породило множество кривотолков как среди соседей, так и среди моих коллег, но ничего не поделаешь. Долг связал меня по рукам и ногам. Я не буду ничего требовать от тебя из-за уговора и из-за того, что ты сын Катрин, а я обязан ей жизнью.
