— Ты одержала верх и оказалась права, Владлены из нее не получилось! — сказал Владимир Александрович.

— Я всегда права, — спокойно ответила Нина Леонидовна и, сунув руку под воротник сына и добравшись до его шеи, спросила покровительственно-ласково:

— Ну, а как вы, тоже спорите?

— Нет, мы уже все наперед подработали. Родится сын, назовем Петром, а если дочь — Евдокией...

Наступило молчание, Леонид почувствовал, что рука матери медленно уползла с его шеи.

— Значит, она настояла на том, чтобы назвать ребенка в честь ее родителей, и ты сдался! Не ожидала, что ты окажешься подбашмачником!

— Сдался... — со вздохом ответил Леонид. — Ты ведь назвала нас по имени своих родителей.

— Ну, Петр, это еще куда ни шло, хотя называть мальчика именем человека, за которым бог его знает какие преступления числятся... Ну ладно, не сердись, слова об этом не скажу! Но Евдокия, Авдотья? Дуся? Как домработницу!

— Кстати, куда девалась наша Дуся? — спросил Леня. — Что-то я ее не вижу.

— Я ее выгнала, — величественно произнесла Нина Леонидовна.

— Выгнала, значит! А мы в честь нее и назовем дочку! — с вызовом сказал Леонид.

— Ниночка, накапай мне... — сказал Владимир Александрович.

— Сейчас, сейчас, Вовик, ну что ты все к сердцу принимаешь... — совсем по-другому, кротко и ласково говорила Нина Леонидовна, отсчитывая капли в рюмочку.

«Сама же довела», — думал Леонид, сердито следя за движением рук матери. — А что, если бы я сказал о том, что согласился и сын будет носить фамилию Вики? «Я хочу, чтобы был еще один Петр Курбановский». Ну и пусть будет Петр Курбановский, пусть будет зеленоглазый и тоненький...» — с нежностью думал он.

Доклад Леонида Сомова на открытом партийном собрании прошел хорошо. Правда, один товарищ, выступая в прениях, пошутил, что не успел-де молодой инженер прийти на завод, как сразу же закатил доклад о работе бригады, в которой бригадиром его жена. Но Александра Ивановна Репина, секретарь парткома, в своем выступлении дала отпор этой шутке. Она напомнила о знаменитых ученых Кюри и Складовской, которые первыми подошли к проблеме распада атома.

В фойе была устроена выставка, где демонстрировались успехи работницы из бригады Курбановской, токаря Анны Алфеевны Зубовой. На одном стенде было показано множество сложных приспособлений, которые применялись для обработки валиков до введения новой технологии, а на другой несколько простых и легких резцов, фрез и сверл и вывешена схема, которая предусматривала обработку множества видов и форм валиков.

Анна Алфеевна стояла тут же в самом лучшем своем темно-вишневом платье и давала пояснения. Волосы ее были крепко зачесаны и уложены в две тугие корзиночки над ушами, и видно было, что волос много, что они густые и тонкие. И хотя седина блестела в волосах, лицо Анны Алфеевны казалось молодым от румянца возбуждения, выступившем на широких щеках.

Леонид Сомов в своем докладе предсказывал методу новой технологии блестящую будущность, он говорил, что в скором времени нужно будет постараться, чтобы весь завод перешел на работу по новому методу, он говорил, что благодаря этому не придется страшиться перехода от заказа к заказу, — технические возможности станков, практически говоря, неисчерпаемы, и если основательно изучить эти возможности, то завод сможет во всеоружии встречать любой заказ.

Так говорил он, а Виктории Курбановской не было на его докладе. Как раз в этот вечер она чувствовала себя особенно худо. Она даже оделась и почти дошла до клуба, где проходило собрание, но вынуждена была вернуться. Это ей было тяжело и обидно. Она чувствовала себя словно бы за бортом жизни, ведь речь шла о ее работе, больше сказать, о деле ее жизни, — эту новую технологию сама она нашла ощупью.

Когда Леонид вернулся домой, Виктория лежала в постели. Держа в своих руках руку мужа, она молча слушала его и радовалась и печалилась. Потом, лежа рядом, они еще долго говорили друг с другом... Прижавшись к его плечу, Вика задремала и вдруг дернулась всем телом. Опершись на локоть, она поднялась.

— Ты что?

— Опять тот же сон, будто я в театре, и мне выступать — танцевать, и я почти что голая, и легко так, и я лечу, лечу, и музыка, свет... И вдруг ты в первом ряду, и мне так стыдно, но я все равно танцую, а ты аплодируешь, как чужой. А мне хочется крикнуть: «Леня, это же я, я!»

Вика столько раз рассказывала ему этот сон, что, когда Леонида спросили в профкоме, куда бы он хотел получить билеты, он сказал, что им давно хочется пойти на балет. Что ж, на балет так на балет. И Леня незадолго до Нового года получил два места в девятом ряду на балет Прокофьева «Ромео и Джульетта», но главное чудо было в том, что танцевала Уланова. Леня решил ничего не говорить жене до самого дня спектакля, — неизвестно, как она будет себя чувствовать...

Когда он в день спектакля вернулся домой, у Вики сидела Алфеевна. Она рассказывала, что Александра Ивановна Репина предложила ей принять бригаду подростков, только окончивших ремесленное училище.

— Ну и прими, — говорила Вика.

— Страшусь, я ведь еле грамотная.

— Нечего тут страшиться, — спокойно говорила Вика, — раз ты двинулась вперед, ничего тебе не остается, как двигаться...

— Вика, быстро собирайся, билеты на Уланову! — прервал их разговор Леонид.

— Что ты! — испуганно сказала Вика. — Ты же знаешь... Да и платья мне все не впору, — покраснев и закусив губу, сказала она, беспокойно себя оглядывая.

— Неужели из-за платья не пойдем? — беспомощно разведя руками, спросил Леонид.

— Почему же? Я не пойду, а ты, возьми хотя бы Раечку Гостевую... — слезы послышались в ее голосе. — И с ней пойди...

— Что ты глупости говоришь... — на этот раз даже рассердился Леонид. — Да я для тебя специально билеты брал. Больно она мне нужна, Раечка! Да и без Улановой я, признаться, проживу. Ну что ж, не вышло, так посидим дома, — сказал он, пригибаясь к жене, которая развалилась в старинном кресле, и обнимая ее за плечи.

Что-то блеснуло вдруг в черных глазах Анны Алфеевны.

— Погодите, ребятки, — сказала она. — Есть у меня одна вещь, которая вам пригодится.

— Да что может с тебя на меня пригодиться? Ты вон какая...

Вика говорила, но в ее глазах, во всем лице ее светилась надежда, — только сейчас понял Леонид, как ей хочется пойти на балет.

— Ты причесывайся, одевайся скорее, — сказала Алфеевна.

— Да что одевать-то?

— Любое платье, это будет сверх... — И она исчезла.

Вдруг уверовав в ее помощь, Вика скинула домашний халат, стала умываться. Праздничное платье было у нее наготове, но оно было сшито в обтяжку, и, когда она надела его, живот резко обозначился.

— Ничего не значит! — решительно сказал Леонид.

— Нет, нельзя, людям на смех... — упавшим голосом сказала Вика. — Надо сшить платье...

Но тут дверь открылась, в комнату вошла Анна Алфеевна.

— Вот, — сказала она с торжеством и развернула блестяще-глянцевую, темно-вишневую, с полумесяцами и звездами шаль, немного старомодную, но все же ее можно было накинуть поверх платья. Вика тут же ее накинула — платье пришлось в тон, — и сразу широкие складки шали скрыли выкатившийся живот, блестящий шелк особенно оттенял ее разрумянившееся лицо, горящие возбуждением глаза, рыжеватые кудри.

— Картинка... — протянула Алфеевна. — Мне на свадьбу покойный свекор подарил, — так ведь жизнь такая, что носить не приходилось, для Ленкиной свадьбы берегла, ну, а тебе не пожалела.

— Так ведь я ничего, не помну, не испорчу.

— Хоть мни, хоть порти, для тебя не жаль, ты меня из темного подвала в жизнь вывела... — И Алфеевна быстро ушла.

С вокзала пришлось взять такси, боялись опоздать. Но они не опоздали, пришли, когда только начал наполняться сильно, но неярко освещенный каким-то золотым светом зал Большого театра.

— Я здесь последний раз с папой была, еще на «Спящей красавице»... — тихо шептала Вика, сжимая палец Леонида.