Увидев Леонида и Вику, он обрадовался.

— Я обещал вашей маме, что свадьба ваша состоится, — сказал он, удерживая руку Вики в своих руках. — Но вот видите, какой я...

— Не беспокойтесь, не беспокойтесь, — говорила Вика. Ей сразу понравился этот большой и сейчас такой беспомощный человек. — Ведь я даже понятия не имела, что мама моя к вам собралась...

— Это почти не укладывается в моем сознании, — сказала Нина Леонидовна. Вика покраснела и взглянула на Леонида. — Ведь речь все-таки шла о том, о чем вы говорите, — о свадьбе, — продолжала Нина Леонидовна, не замечая смущения Вики.

— Свадьба — это все чистые пустяки, это можно отложить, лишь бы вы выздоровели... — сказала Вика, игнорируя замечание Нины Леонидовны и обращаясь к Владимиру Александровичу.

— Нет, но я обещал.

— Вот поправитесь, тогда и свадьбу сыграем, — решительно возразила Вика. — И пока вы больны, о свадьбе и говорить не будем.

Двадцать минут истекло, и Нина Леонидовна стала делать сыну отчаянные знаки, давая понять, что пора уходить.

— Вот ты опять разволновался, — оказала она, оставшись вдвоем с мужем и глядя ему в лицо.

«Как это получилось, что она глядит на меня и ничего не видит?» — подумал Владимир Александрович и ничего не ответил жене. Да и что мог он ответить? Прожита жизнь, ничего ни изменить, ни повернуть обратно нельзя. Единственно, что можно сделать, это пересмотреть жизнь, как пересматриваешь решение сложной математической задачи, чтобы найти ошибку, из-за которой задача решена неправильно. Многое из того, что произошло тридцать лет назад, только сейчас становилось ему ясным.

Владимир Александрович вспомнил, как впервые увидел ее в театре на репетиции. Он пришел в театр, чтобы договориться о заказе на создание декораций к спектаклю. Нина Леонидовна вошла в комнату, где он вел переговоры с директором. Она была в простом, античного покроя платье. Ей нужно было что-то сказать директору, но, увидев постороннего человека, она застыла с выражением неудовольствия на лице, и Сомов сразу не мог отвести от нее глаз; она это заметила, победительная улыбка тронула ее дышащие свежестью губы. Как он выяснил потом, он тоже понравился ей с первого взгляда. Их тут же познакомили. Нина Леонидовна переждала, пока он кончит разговор с директором, потом он вышел в коридор и дождался, пока она выйдет из кабинета.

Владимир Александрович тут же попросил ее позировать ему, и она согласилась. Подолгу глядя на нее, он не раз думал: «Природа, создавая ее, работала как великий художник». В рисунке ее темных, чуть приподнятых бровей, в нежно вырисованных, чуть бледных губах, в очертаниях тоненького, с маленькой горбинкой носика было такое выражение, что всякий, кто видел ее, бывал поражен, влюбленные исчислялись десятками и наделяли ее множеством достоинств, которыми, как впоследствии, женившись на ней, выяснил Владимир Александрович, она совсем не обладала. Впрочем, и сам Владимир Александрович в молодости был недурен, вдвоем они были пара хоть куда — оба высокие, статные. Нина Леонидовна изрядно помучила его и, когда поняла, что артистической карьеры ей не сделать, согласилась выйти за него замуж. Однако, попрекая Владимира Александровича тем, что ради него она загубила свою артистическую карьеру, Нина Леонидовна действительно полюбила его и стоически переносила трудности первых лет, когда он, разочаровавшись в своих художественных способностях, снова пошел учиться, окончил Архитектурный институт и постепенно стал одним из видных архитекторов-градостроителей страны, — специальность, которая принесла ему и почет, и место в жизни, и устойчивый заработок.

— Я разочарована, я выходила замуж за художника, а оказалась женой бюрократа, — твердила Нина Леонидовна, но в сущности была довольна всем тем, что ей давало положение мужа, — и общественным уважением, и квартирой. Квартиру она по своему вкусу уставила мебелью красного дерева и огромными зеркалами, все блестело и сверкало, но казалось, что всего слишком много наставлено и слишком много углов и граней. И Владимиру Александровичу все вспоминалась маленькая квартирка его отца, землемера, там было много мягких вещей, и вся она походила на обжитое гнездо, где выросло много птенцов и все хорошие, честные работники.

Никто из его сестер и братьев не достиг такого положения в обществе, какого достиг он. Но все они живут счастливо и спокойно, только он в конце жизни вдруг оказался словно в чужом доме, рядом с чужой женщиной, которая хотя и любит его и родила ему двух славных детей, но до бесчувственности жестока к людям и невыносимо глупа, как глупа! Он просил, чтобы приехал его любимый старший брат Евгений, но Нина Леонидовна категорически запротестовала, — братья всегда спорили, и это могло вредно отозваться на здоровье Владимира Александровича.

Когда начальник конструкторского бюро вызвал к себе Леонида Сомова, тот шел на эту встречу взволнованный, взбодренный: только хорошего ждал он от этой встречи!

С того памятного весеннего вечера, когда он встретился с Викой на танцплощадке и когда «все началось», он с генералом не разговаривал, хотя хорошо знал, что тот следит за его работой, знал по пометкам на докладных записках и чертежах, пометкам неизменно благожелательным, даже тогда, когда в предложения Леонида вносились поправки.

— Вас можно поздравить, Леонид Владимирович? — сказал генерал со свойственной ему учтивой манерой, вставая навстречу одному из самых молодых конструкторов, — Леня был в три раза моложе его. — Вы женились?

— Женился, Николай Васильевич! — широко улыбаясь, смущенно и радостно ответил Леонид.

— Ну что ж, дело хорошее. Садитесь, пожалуйста. Вы курите? Нет? Отлично. А я с вашего разрешения закурю. — Генерал вздохнул, помолчал, пошевелился всем телом, и Леня, глядя на его широкое, чисто выбритое лицо, понял, что ничего хорошего от этого разговора ждать ему не следует. Ему припомнились настойчивые предупреждения Вики.

— Что ж, женились так женились... Это очень хорошо. И тут же, как порядочный человек, поторопились юридически оформить ваш брак. Наверное, жена настояла?

— Наоборот, — быстро ответил Леня. — Это я настоял. Она не хотела.

— Не хотела? — переспросил генерал, пристально вглядываясь в молодое, взволнованное и уже встревоженное лицо. — Мне, конечно, неизвестны мотивы, которыми руководствовалась ваша супруга, но, право, лучше было бы, если бы вы ее послушались. И совсем хорошо было бы, если бы вы, — ну уж я не говорю — посоветовались, кто в таких вопросах может советовать! — но хотя бы известили меня об изменениях в вашем семейном положении.

— Но я же заполнил очень подробную анкету и ответил на все вопросы о жене и родителях ее.

— Еще бы вы этого не написали! Но в результате этой вашей, повторяю, похвальной откровенности, мы вас не только не можем утвердить для исполнения того задания, о котором вам известно, но вообще вынуждены отчислить вас из состава нашего конструкторского бюро...

— А как же моя работа?.. — прошептал Леонид, растерянно глядя в лицо этого старого и глубоко им уважаемого человека.

— Да разве это я, что ли, вас отчисляю? — сердито спросил генерал. — Вы мне, если хотите знать, об этом я говорю со всей ответственностью, нужны, даже необходимы! Но что я могу сделать, если у вас тут написано, что отец супруги вашей Петр Ильич Курбановский, арестованный в тысяча девятьсот тридцать седьмом году, осужден как враг народа. И тут уж простая предусмотрительность. Муж и жена, как говорит народная мудрость, — одна сатана, и в порыве супружеской откровенности вы расскажете ей нечто секретное, а она...

— Товарищ начальник, жена моя... — вскочив, начал Леонид.

— Я в восторге от вашего, ну как это говорится, рыцарства по отношению к супруге вашей! — сердито сказал генерал. — Но ваши благородные чувства друг к другу не имеют к вопросу, нами обсуждаемому, никакого отношения. И вообще-то говоря, я вызвал вас не для того, чтобы обсуждать этот вопрос, потому что он уже решен. Я вызвал вас для того, чтобы спросить, какие у вас имеются виды на будущее, исходя из того факта, что вопрос о вашем отчислении из конструкторского бюро уже решен?