– Сейчас говорят, что Сталин уже до войны думал разогнать республику. Но что он думал – никто не знает, а что Гитлер напал на Советский Союз – это факт. Ты представь себе, что такое был Советский Союз 28 августа 1941 года22. Полумёртвый, истекающий кровью человек. Какой с него может быть спрос! Мне на днях один немец здесь заявил: «Вы приехали на то, что создали мы. Какое право вы имеете разевать клюв на наше богатство?». Я говорю: «Милый человек! Мы из-за вас и вашего Гитлера такое претерпели, что всей вашей Германии не хватит рассчитаться с нами и за тысячу лет!». Да! Так и только так! А ты меня, значит, в начальники произвёл?
– Да, думал начальник управления. Как минимум, директор шахты.
– Нет я рабочий. И всегда был рабочим.
Вечером к нам пришли доктор Тютцер и доктор Бакхауз.
Тютцеру тридцать пять лет – молодой по немецким меркам врач. Он невысок ростом, круглолиц, улыбчив, приветлив – как я понял, наш домашний врач – хаусарцт.
Бакхауз, наоборот, высокий, толстый, в очках, с рыжеватыми волосами. Неразговорчив, серьёзен. Он ортопед и владелец GmbH «Бакхауз».
Тютцер меня не больно-то осматривал, я сказал ему, что здоров: он и поверил. Бакхаузу тоже достаточно было одного взгляда:
– Где вам делали ортезы, которые сейчас носите?
– На Новосибирском протезном заводе.
– Как давно делали?
– Восемь лет назад.
– Понятно. Итак, мы сделаем вам ортезы и рольштуль. Дорожную коляску с электрическим мотором сделаем после того, как получите немецкое гражданство – таков порядок. Завтра в семь часов вечера мы за вами приедем, сделаем рентгеновские снимки.
Назавтра, ровно в семь часов вечера, сотрудники герра Бакхауза приехали за мной. Два здоровых парня в красных форменных комбинезонах ловко спустили меня в рольштуле по ступеням к стоявшему во дворе бусику и вкатили в него по какому-то приспособлению. Лиза поехала с нами.
В комнате ожидания на предприятии герра Бакхауза в горшках и кадушках стояли растения с широкими листьями, название которых я не знал, на столиках лежали журналы и газеты. В рентген-кабинете я снял свой аппарат – производства Новосибирского протезного завода.
– Я смотрю, вы его много раз варили сваркой, – сказал Бакхауз.
– Да, года через три-четыре, стальные шинки начинают ломаться. Вообще срок службы рассчитан на семь лет. А у вас на сколько?
Герр Бакхауз уклонился от прямого ответа:
– Думаю, мы сделаем лучше. Господин Лаш, займитесь.
Я лёг на стол. Герр Лаш, среднего роста худощавый человек примерно двадцати восьми лет с прямыми тёмно-русыми волосами и карими глазами, нажал кнопку на пульте, послышалось жужжание, на меня медленно стало наезжать что-то похожее на цилиндр в разрезе, которое отсканировало во мне всё что нужно.
– Готово, – сообщил герр Лаш. – В ближайшее время мы получим решение больничной кассы, и займёмся вашими ортезами. Я сообщу вам, когда мы встретимся в следующий раз.
«Ура! – подумал я. – Одно из главных дел, приведших меня в Германию, завертелось!».
Также быстро доставили меня ребята герра Бакхауза обратно и вкатили в коридор хайма. На улице была снежная слякоть, колёса рольштуля были не совсем чисты. Наследить по всему коридору, только что вымытому, нам не хотелось.
– Посиди здесь, я принесу тряпку и вытру колёса, – сказала Лиза, стартуя в другой конец хайма.
Вдруг дверь одной из комнат распахнулась, и в коридор выбежали встрёпанные Гермина и Герман Макаровы. Герман – высокий, стройный двадцатилетний парень – был одет по дорожному, словно собирался куда-то ехать:
– Мама, дай мне денег! – возбуждённо говорил он. – Я всё равно здесь не останусь!
– Я не дам тебе денег, ты никуда не поедешь!
– Не поеду, так пешком уйду! Нон-стопом доберусь. Я хочу домой.
– Герман опомнись! Я столько сил потратила, чтобы вывезти вас сюда!
– Я тебя не просил тратить на меня силы!
– Ты посмотри кругом! Все счастливы! Нет ни одного человека, кто не рад, что вырвался оттуда. В России у вас нет будущего! Ни у тебя, ни у Инги.
– Моё будущее – это моя проблема! Я хочу домой!
– Ты врёшь! Ты не домой хочешь! Ты хочешь к своей лохудре.
– Мама, не смей так называть Инессу! Ты её совсем не знаешь!
– Зачем мне её знать!? Мне достаточно было одного взгляда на неё, когда она приходила к нам. У неё были непромытые волосы!
– Мама, что ты говоришь! Это смешно слушать!
– Да, да! Если человек приходит к чужим людям с немытой головой, это многое о нём говорит. Она непорядочный человек, и ты в этом скоро убедишься! Она тебе задурила голову, ты опьянён! А когда наступит отрезвление, с чем ты там останешься? Она выкинет тебя как тряпку!
– Пусть! Но я её люблю! Мне нужна она, а не ваша Германия, которую я ненавижу заодно с вами! Вы…, – Герман всхлипнул. – Сломали мне жизнь, вырвали из института… Вы отобрали у меня всё что можно.
– Гера, мальчик мой, ну давай так договоримся. Подожди, пока получишь гражданство, а там делай, что хочешь: возвращайся или оставайся здесь – всё в твоих руках. Если ты уедешь сейчас, ты уже не вернёшься. Дорога сюда тебе будет закрыта навечно.
– Я не собираюсь сюда больше возвращаться, – всхлипнул несчастный Герман.
Вновь открылась дверь, выпустив тонкий детский писк и свирепого Владимира Анатольевича, который сразу накинулся на сына:
– Ну вот что! Марш домой! Не позорь себя и нас! Видишь, люди смотрят, – кивнул он на меня.
Да и хаусмайстер23 герр Штреккер выглянул из своего кабинета:
– Was ist los?
– Alles in Ordnung, Herr Strecker, alles in Ordnung24! – Владимир Анатольевич и хвостиком бы завилял, если бы он у него был.
Герман и Гермина уже скрылись за дверью. Герр Штреккер, видя, что действительно всё в порядке, закрыл за собой дверь, Лиза вернулась и вытирала колёса рольштуля.
– Вот такие наши дела! Окрутила одна сучка нашего Германа. Совсем рехнулся. – сказал Владимир Анатольевич. – Интересно, какой негодяй взялся, на ночь глядя, везти этого идиота в Ганновер25, да ещё за четыреста марок?
Так невольно стали мы свидетелями семейной драмы Макаровых, сопровождавшей нас в течение всего пребывания в Германии.
Бегство Розы Берг
После Нового года – первого в моей жизни без снега, солнечного и тёплого (днём было пятнадцать градусов) – начались курсы немецкого языка. Мы подписали договор с проводившей курсы фирмой доктора Йеннерта, согласно которому ежемесячно платили ей двести марок, которые нам потом возвращали. Занятия проводились в хайме, в первой слева от фойе комнате.
Мы с Лизой пришли, когда в ней уже ярко горел свет, и все были в сборе. Нас было шестнадцать человек, но кроме Люды Балтаматис, выздоровевшей к тому времени, я никого не знал, хотя остальные учащиеся прекрасно знали друг друга по совместным хождениям в различные амты26.
А, нет, вот эту рыженькую я тоже знаю. Зовут её Роза Берг. Я кивнул ей, и она расцвела улыбкой и поздоровалась.
Мы встретились с Розой в Беренштайне, куда приехали из переходного лагеря в Брамше. Была ужасная холодина, мы замёрзли. До ужина было далеко, и Лиза, как солдат Иван Шадрин27, пошла поискать кипяточку. В коридоре рядом с дверью нашей комнаты у розетки пожилой человек с гладко причёсанными седыми волосами кипятил в электрочайнике воду.
– Вы не дадите нам две чашки кипятку? – спросила Лиза.
– Не дам. У меня большая семья. Самим не хватит.
Лиза вернулась не солоно хлебавши. По коридору несколько раза прошла взад-вперёд странная девочка, повторявшая, как птица-секретарь из популярной радиопередачи «КОАПП» одно и то же слово: «Ци – та –та… Ци – та – та… Ци – та – та». Это производило настолько тягостное впечатление, что хотелось повеситься.
