Она сразу влюбилась в Германию и немцев. Как-то моя сестра дежурила с ней по общежитию. Они мыли пол в коридоре, и Люда сказала мечтательно:

– Скорей бы на квартиру, да работать на немцев!

– А ты сейчас что делаешь? Чем мы тебе не немцы?

– Какие вы немцы?!! – презрительно ответила Люда. – Вы аусзидлеры.

При такой любви к «настоящим», здешним немцам её познания в их языке были практически нулевыми. В общении она обходилась словами so и ach so! (так и ах так!).

– Ach so! – значило у неё, что она всё поняла, хотя на самом деле не поняла ничего.

А «so» ничего не значило, просто это было единственное слово, которое она знала, и которое годилось на все случаи жизни.

Кроме этих двух слов, вероятно, за много месяцев, затвердила она ещё фразу:

– Ich heiße Ljudmila Baltamatis. Mein Bruder ist Polizist⁷.

При этом она была добрым человеком. В один из первых дней, даже не будучи знакомой с моей сестрой, она полдня ходила с ней по городу, показывая, где какие документы оформляются, и вообще охотно откликалась на любую просьбу.

Вечером Сашка Шрайнер зашёл проведать нас. Он рассказал нам, что приехал из Казахстана, ему двадцать восемь лет, у него трое детей.

– А вообще, как немцы к нашим относятся? – спросила Лиза.

– Да мне плевать, как они ко мне относятся. Ну их в … . Я везде устроюсь. У меня здесь дочка с качелей упала, три месяца лежала в больнице после сотрясения мозга, а так я б давно на вест⁸ уехал, у меня там брат уже три автобуса купил. Сначала у него поработаю, потом бусик⁹ куплю, буду людей возить.

– А здесь нигде нельзя найти работу?

– В принципе, можно, но тяжело. У них заводы стоят, как у нас. Безработных до хрена. Единственное – это реновирунг. Видели, здания под зелёными сетками? Правительство деньги даёт на ремонт и реновацию, это и крутится. Если повезёт, можно, конечно, и другую работу найти, но я не хочу. Я на вест хочу.

– А всё же почему в ГДР такие дома запущенные? Сравнить Ганновер и Билефельд с Хемницем и Анаберг-Бухгольцем – это тихий ужас.

– Чёрт их знает – это их проблемы. Ну их в … Думать ещё о них. А вообще, на весте американцы восстанавливали – они богатые, денег в них вбухали немерено, а наши не могли столько дать – у самих всё было разрушено. А в общем, нормально относятся. Бывает, конечно: скажет кто-то: «Зачем вы едете? Вы у нас рабочие места отбираете, зарплаты из-за вас снижаются». А мне плевать. Ну их в …. Я у них ничего не отобрал. Посмотрите, какой у меня дом был в Казахстане, – Сашка показал фотографию: действительно, большой, красивый дом. – Сам построил. Брат с отцом только немного помогли. И здесь такой же построю. Ещё их найму на свою стройку и работу им дам.

– А в Казахстане совсем невозможно стало?

– Да нет, нормально там было. Может в городах где бузили, но мы не чувствовали. Работягам делить нечего. Но мои все уехали, что я там один буду торчать?! А здесь на весте у меня мать, отец, брат, две сестры. Я к ним приехал, а не к немцам. Ну их в …. А вы ничего устроились? Смотрю, телевизора у вас нет.

– Жалко денег, и всё равно переезжать – таскаться потом с ним.

– Я вам со шрота¹⁰ притащу. Подберу получше и принесу. Может завтра или послезавтра. И если куда поехать надо, скажите – я уже машину здесь купил «Ренаулт».

Через несколько дней Сашка действительно принёс нам телевизор:

– Чёрно-белый, но хорошо показывает. Он помогает речь понимать и язык учить. К их речи нам надо привыкнуть: они слишком быстро говорят – наше ухо не успевает воспринять. Да, я забыл вам сказать: в этот хайм когда-то бритоголовые бутылку зажигательную кинули. Но она попала в комнату, где жили два здоровых мужика: отец и сын. Успели потушить. Только это давно было: все уже забыли. Так что не бойтесь.

– Да мы и не боимся.

На следующий день мне уже дали напрокат инвалидное кресло – рольштуль. Впрочем, в хайме я им мало пользовался.

В конце коридора сразу за комнатой почитателей «Семнадцати мгновений весны» находилась большая кухня. Обитатели первого этажа готовили себе здесь завтраки, обеды и ужины. И хотя народу было много, но места хватало всем, и споров, кому занимать конфорки, я не помню.

Главноораторствующим на кухне чаще всего был учитель из Омска Владимир Анатольевич Макаров, обладавший таким даром красноречия, что слушали его с открытыми ртами. Кроме этого он покорил женщин тем, что был единственным мужчиной, готовившем еду для всей своей семьи, и делавший это с удовольствием и умением.

Он уверял нас, что две его двоюродные тётки – племянницы бывшего секретаря ЦК КПСС и кандидата в члены Политбюро. Следовательно, омский учитель должен был приходиться секретарю и кандидату двоюродным внучатым племянником. Не знаю, насколько это соответствовало действительности (поэтому и не называю всем известного имени), но и тёток, и двоюродного деда, и всю Советскую власть Владимир Анатольевич искренне и страстно ненавидел, а тёток представлял старыми идиотками, помешанными на коммунистических химерах.

В один из первых вечеров после нашего приезда он зашёл к нам с женой Герминой, работавшей в Омске преподавательницей немецкого языка в средней школе. Самому Владимиру Анатольевичу было шестьдесят три года, и мне он представился: «бывший учитель из Омска». Желая сказать ему что-то приятное, я ответил, что бывших учителей не бывает: учитель всегда учитель. Он буркнул что-то неопределённое, и я не понял, согласен он с этим или нет.

Он принёс с собой блокнот, и неутомительно, просто и хорошо почитал свои стихи. Стихи были лирические, без какой-либо политики, и мне понравились. Думаю, что Макаровы, как и мы, приятно провели этот вечер.

Приехали они с сыном Германом и дочерью Ингой. Инга была беременна, и готовилась родить в ближайшие дни. Мужа Инги, работавшего в Омске анестезиологом, не пустили в Германию из-за того, что со времени заключения их брака прошло менее трёх лет, так что своего ребёнка отец сможет увидеть только в августе.

В первые дни я также обратил внимание на крупного мужчину в рольштуле. У него были весёлые глаза, широкие чёрные брови и густые зачёсанные назад совершенно седые волосы с серебряным блеском. Лиза рассказала мне, что зовут его Александром Ивановичем Шнайдером, и живёт он в первой от входа в хайм комнате с женой Анной Николаевной – кроткой женщиной, самоотверженно ухаживавшей за ним. В хайме на втором этаже жил их сын Серёжа с женой Любой и двумя детьми.

Серёжа был Серёжей только для нас, а по временному немецкому паспорту значился как Свен Шнайдер. Люба и вовсе стала Лианой – это имя она выбрала себе сама, вероятно, оно показалось ей необыкновенно красивым. Детей она тоже переименовала на свой вкус – Ольга стала Оливией, а Виталька Оливером. Помнится, я, услышав такие имена, проворчал: «не успели приехать, и вот они уже чешутся кверху и виляют перед немцами шустрыми задами».

Когда Лиза впервые привезла меня в душ, я увидел в кабинке массивный пластмассовый стул со спинкой и спросил зачем он здесь. Лиза ответила, что на нём Анна Николаевна с помощью Серёжи моет под душем своего мужа.

Часто в фойе и коридоре рядом с Александром Ивановичем тоже на рольштуле крутился тридцатипятилетний парень по имени Андреас (Сашка Шрайнер взял для меня рольштуль именно у него). Его положение казалось мне вовсе ужасным. Он был поздним, даже слишком поздним ребёнком: его матери – тёте Лиде – было на момент нашего знакомства семьдесят восемь лет, а отцу – Петеру – восемьдесят пять, и дом инвалида, как я полагал, ждал его в самом ближайшем будущем, так же как его тридцатидвухлетнюю сестру Ирину с ДЦП.