Когда мы сели в такси, меня стали занимать более приземлённые мысли. А что, если Ким попросит кофе? У меня же не было чистой посуды. И если ему захочется есть, у меня всё ещё не будет чистой посуды. Постель. Чистая ли она? Где носки? Машинку из-под ног надо было убрать, нижнее белье сложить в ящики. Я даже не помнил, спрятал ли все те шмотки из Миссури.

К моему дому мы добрались в четыре утра, и единственным живым существом, которого нам удалось встретить, стала кошка. Южный Бронкс в это время суток выглядел живым мертвецом: тёмные глазницы окон, угрожающие улыбки трещин на кирпичных домах, редкие ННН, задёргивающие шторы. Мало кто в этом месте понимал, что Ким одет в костюмчик не дешевле трёх тысяч долларов, да и бродяги, как я успел убедиться, были довольно безобидными. Они влачили жалкое существование, ночуя на пропитанных влагой картонках под мостами.

Я держал сжатые кулаки в карманах, придумывая, о чём бы поговорить.

– Может, тебе нужно позвонить домой? Ну, если тебя кто-то ждёт.

Ким посмотрел на меня с хитрецой:

– Ждёт, но звонить не буду.

– Давно встречаетесь?

– Живём вместе семь лет, но мне кажется, что я с ним всю его жизнь.

– Что ж, ясно. – Я демонстративно разглядывал мусорные баки. Три пустых упаковки от хлопьев, грязные салфетки, измазанные в чём-то похожем на кетчуп, бонусные карточки на пятипроцентную скидку в Hermes, целая пачка. Он сказал «с ним»?

– И как он относится к работе?

– У него много времени, чтобы побыть одному, это плюс. А когда я прихожу домой, он обычно уже ждёт меня в кровати. Устраивается у меня под боком и мурлычет.

– Мурлычет?

– Это кот, Энди. Великолепный, ослепительно рыжий кот.

Я неловко рассмеялся.

Интересно, как часто Ким проделывал такое и зачем? Это был какой-то экзамен на толерантность?

– А у тебя есть кто-то?

– Животные или люди? – уточнил я.

– Энди.

Привычка Кима повторять моё имя делала мне хорошо. Его интерес делал мне хорошо. Я с трудом вспоминал, кто и когда меня так внимательно слушал, с кем я так легко говорил. Кто заставлял меня смеяться над обыденными вещами? Когда я вообще столько улыбался?

– У меня на дереве возле окна можно увидеть сов.

– В городе? Это же аномалия.

Я повёл Кима к квартире, любезно пропустив вперёд на лестничной клетке.

– Да, не знаю, с чем это связано, но я их постоянно вижу, часов с пяти…

– В пять ещё даже не темнеет. Странные совы у тебя.

– Совы-жаворонки просто.

Входи. Последнее слово я произнёс вслух, и мы оказались в квартире. К счастью, я оставил окно приоткрытым и, пока меня не было, затхлый запах из коробок выветрился.

– Давно ты тут живёшь? Ты вообще давно переехал в Нью-Йорк?

Я повесил его пальто, пахнущее шоколадом, на вешалку. Гостеприимно приглашать в единственную в квартире комнату не пришлось – Ким сам нашёл дорогу.

– Три месяца назад. У меня здесь есть уголок Миссури даже, вот, кровать.

– Ты привёз кровать из Миссури? – Он потрогал матрас, словно проверяя степень мягкости, и уселся на него. – Не хочу делать поспешных выводов, но кров-а-а-ать из Миссури? Она дорога тебе как память? Был слишком хороший секс? Или ещё какие упражнения, а?

Я сподобился только на смущённую улыбку.

– Ничего такого. Муж сестры моей матери работает дальнобойщиком, он помог.

– Муж сестры твоей… То есть теперь дома кровати у тебя нет?

Я пожал плечами.

– И тебе это не кажется, м-м-м, немного странным? Твои родители хотели тебе кое о чём намекнуть, Энди. – Ким хохотнул и лёг на кровать, заложив руки за голову.

– Просыпайся, Нью-Йорк. Впереди пятница!

Бодрый голос радиоведущего стащил меня с дивана в 6:30. Ким уже проснулся: в комнате его не было. Пока пытался встать на ноги, прикидывал вероятность того, что Ким ушёл готовить завтрак, желая отблагодарить меня за предоставление кровати или в качестве компенсации за ночь на диване. Я даже улыбнулся, представив реакцию Кима на холодильник, наполненный в пиццей и гамбургерами. Но у меня хранились яйца и кофе, если что. Хотя не обязательно быть экстрасенсом, чтобы понять – Ким не из тех людей, которые наутро несутся на кухню готовить.

Всматриваясь в окно, я вспоминал вчерашний день. Потянулся, чтобы размять спину, затёкшую за ночь. Прямо напротив окна рос дуб – его крона заглядывала в окна десятого этажа; мне же достался толстый ствол. Неудачники всегда видят перед собой стволы.

– Доброе утро.

Я застыл в нелепой позе, медленно повернулся.

– Доброе.

– Что-то я так и не увидел твоих сов, которые жаворонки.

– Они же жаворонки, в четыре часа ночи уже легли спать, я думаю.

Мой мозг воспринимал действительность с опозданием, как компьютер, медленно загружающий операционку. Ким стоял передо мной одетый, слегка помятый, не сонный.

– Это всё твоя миссурийская кровать, я не смог уснуть.

– Как легко обвинить во всём миссурийскую кровать, – фыркнул я.

– По правде говоря, это моя извечная проблема: не могу отключиться на чужой кровати. – Ким подошёл к окну, опёрся на потрескавшийся подоконник. – Помню, каким мучением для меня в детстве был летний отдых на Кейп-коде. Неужели нельзя просто взять с собой кровать?

Я почувствовал себя отомщённым. Уж я-то заснул бы на своей кровати.

Когда кто-то в Миссури говорил о Кейп-коде, то обычно в связке со словами «богатый» и «пижон». Я стал предателем, потому что общался сейчас с человеком, которого у нас назвали бы любимчиком судьбы. Мама и папа постоянно вспоминали о Вашингтоне, Манхэттене и Лос-Анджелесе, как будто людям там по умолчанию жилось лучше. Может быть, поэтому во мне родилось жгучее желание попасть в Нью-Йорк, чтобы стать одним из счастливчиков.

– Не знаю.

– Сказал человек, притащивший кровать из Миссури. Кстати, мы начали разрабатывать твою историю о выживших.

Я стремительно выглянул из-за двери ванной.

– Правда?

– Ещё бы. Спасибо за идею.

Я прикусил губу, чтобы не расплыться в улыбке на все лицо от удовольствия.

В восемь утра Ким позвонил Стенли, в 8:20 мы ехали в офис. Я был мокрый от напряжения и нервов после того, что вынес дома. Пришлось собираться (включая поиск носков по квартире, глажку костюма на не самой подходящей для этого поверхности и чистку зубов) при Киме. Тут стоит рассказать об одном из моих комплексов: я уверен, что жалок в бытовых вещах. Бывают люди, которые даже в полном сраче умудряются грациозно и уверенно двигаться. У них не подгорают рёбрышки, не падает одежда, не рушатся пирамиды из книг на столе.

Я же не могу похвастаться такой ловкостью.

Когда я собирался, то по большей части бесцельно бегал туда-сюда, на ходу вспоминая, что мне нужно, и резко меняя направление. Ким, к его чести, молчал, смотрел снисходительно, словно я забавный зверёк, за которым интересно наблюдать. Вовсе не та реакция, которую я бы хотел получить. Почти в полной тишине мы запаковались в авто, и Стенли, что удивительно, не пошутил по поводу ночёвки Кима у меня. Ни когда мы зарулили на Макомбс Дэм, ни пока ехали по Западной 155 стрит, он и словом не обмолвился. Либо от меня ускользал какой-то нюанс, либо на его величество Кима Даймлера даже шуточки не распространялись.

– Сколько просадил? – Стенли посмотрел на Кима в зеркало заднего вида.

– Шесть тысяч.

– Ничего себе. И денег на такси не оказалось?

– Ты же меня знаешь – иду до конца. – Они переглянулись.

Мы ехали по Амстердам авеню. Пейзаж постепенно приобретал очертания Нью-Йорка, который печатают на открытках. Зеркальный, выхолощенный, строящийся. Чем ближе мы подъезжали к центру, тем интенсивнее становился шум отбойных молотков и ругань строителей.

Обычно я проезжал этот путь за двадцать минут на велосипеде; Стенли, с объездом пробок, понадобилось десять. Мимо жёлтыми метеорами проносились такси.

– Энди, а ты играешь?