– Сговорились. Посулил дьявол желание любое в оплату работы исполнить. Сделал Дунстан ему подковы, а взамен потребовал, что б дьявол зарекся в дом тот заходить, в котором подкова над входом прилажена. На том и сговорились. И с тех давних пор дьявол-то свое слово и держит. В дома с подковой не заходит.

…

Свечерело. Темнота сгустилась над хутором. Заморосил мелкий дождь. Скотину загнали во двор, домашние собрались на ужин, зажгли лучины. Танюшка горделиво поглядывала на начищенную подкову, прилаженную над дверью.

Вдруг, от ворот послышался слабый вскрик. Почти плач. В темноте не видать, кто там стонет. Аким со старшими сыновьями взяли факелы, и пошли в темноту. Возвернулись скоро, принесли на руках мальчонку. Одет не очень богато, но чистенько. Черноволосый, белая косоворотка, синие штаны, аккуратные сапожки. Были. Один сапожок распорот по голенищу, и видна распухшая поврежденная нога.

– Танюшка, – велел отец, – ну-ка сбегай за дедом Василием. Вишь как мальчуган ногу повредил, ходить не может, пусть полечит чем.

Дед Василий вошел в горницу, стряхивая дождевые капли, обернулся к мальчугану.

– Ах ты тварь нечистая, – взвился Василий, – сдохни, собака. Василий схватил топор, что стоял у печки и во всю широту плеч размахнулся на мальчонку.

Раздался всхлип, и мальчонка у всех на глазах превратился в маленького чертенка. Худенький, весь в черной шерсти, челка над испуганными глазами, разбитая нога.

– Деда Василий, не убивай его, ему плохо, помочь надо, – Танюшка, вереща, повисла на руке с топором.

–Стой, – Аким встал поперек, – я его домой принес, как гостя, не позволю ему ущерб чинить.

–Ээх, что б вас, – дед Василий отбросил топор и, кряхтя, полез за пазуху за свертком с травами.

…

– Как же тебя угораздило то? – спросил Дед Василий чертенка, перебинтовывая ногу.

– Меня звать Велизар, – начал рассказывать чертенок, – меня папка взял с собой, учил зло всякое творить. А я заигрался с дикой кошкой и потерялся.

Я побежал разыскивать папку, споткнулся, разбил ногу и потерял подкову. Вон ту, что над дверью у вас. А без подковы я как домой вернусь? Вот и шел за вами, нога сильно разболелась, опухла, кто ж мне поможет. Доковылял, а в дом войти не могу, слово папка давал, нельзя нарушить. Так и топтался у ворот, не знал, что делать. Даже плакал. Замерз. Дождь начался. Поскользнулся.

…

Велизар ушел до рассвета. С солнцем все хуторяне занялись крестьянскими делами.

– Не жалко подковы то? – дед Василий расположился на завалинке, доставая табак.

– Не жалко, Велизару ведь помощь была нужна, а за подкову его домашние заругают – просто ответила Танюшка.

– Знаешь, малявка, а ведь ты урок мне, старому преподала, – дед Василий затянулся, – всю жизнь я боролся с нечистью, истреблял их, где мог. Через то всего лишился, и семьи и друзей. И думал, что хороший человек тот – кто землю нашу от нечисти да несправедливости очищает. А ночью сегодня понял еще и иное – тем человек и отличается от нечисти, что поможет нуждающемуся да немощному, защитит слабого не оборачиваясь на страх свой да выгоду свою.

Человек он всегда остается Человеком, на том наш род человеческий держится.

– А ну-ка повернись девонька, – дед Василий откинулся на нагретой весенним солнышком завалинке и с удовольствием смотрел на Танюшку, – ты просто красавица стала. Весна яблоней расцвела, а ты еще краше. Стройная, аки березка, а лицом-то красна. Замуж тебе пора.

– Да брось ты деда, – зарделась Татьяна, – не за кого замуж-то идтить.

– Как не за кого? А вона Никола-кузнец. Парень что надо. Косая сажень в плечах, подковы руками гнет. Да и при деле опять же.

– Никола-то? Полез он намедни ко мне обжиматься. Прижала я его, значит, грудью к стене кузни, а он и ослаб бедолага. Ноги не держат. На что мне муж слабый такой? Детишки еще хлипкие пойдут. Замуж за того пойду, кто меня в поединке одолеет.

– В каком еще поединке, – дед аж привстал, – ты, что же еще удумала, егоза?

– Решила я, деда, в поляницы податься. Ну, невмоготу мне стирки эти готовки. Да и матери с отцом я обузою, – Татьяна оправила платье и потупилась, – ты деда скажи мамке с папкою, что ушла мол, с твово позволения, да благословения мне дай в дорогу.

– Вот одурачила ты меня, старого. А я все в толк не мог взять – почто девке бою мечевому учиться. Ты ж говорила тать, дескать, да басурман придут – мечом то сподручней оборониться, чем горшком да ухватом. А я, поверил. Поляницей то быть не легкое дело. Девка – богатырь и в поле бранное с воинами наравне идет, и в лесу с ними ночует. А коль рану получишь, так богатырь тебе кишки то обратно засовывать будет, не бабка-травница. Этого ли хочешь?

– Решила я деда. Русь оборонять от басурмана да нечисти хочу. Вот как ты. Ну а коли нет твово мне благословения, – Татьяна сердито повернулась, – так сама уйду.

– Да стой ужо, – дед Василий, кряхтя, поднялся с завалинки – эх, мамка твоя мне всю бороду то выщипает.

Дед привел Татьяну в конюшню.

– Вот, бери Воронка, мне его торговец проезжий за лечение то отдал, – дед похлопал по шее коня – трехлетку, – на пашню то он непригоден. Для богатырского коня тож хлипок. Но для девки в самый, значит, раз. И вот еще, – Василий из-за стрехи достал сверток рогожки, развернул,– меч мой возьми, твой он теперь. Может и без затей он, да крепок и надежен. Лучшими Муромскими мастерами кован.

Танюшка со слезами благодарности поцеловала деда в небритую щеку

Пыль, взбитая копытами, медленно оседала на придорожную траву.

– Ни стрелы тебе, ни раны. Будь здорова, береги тебя Бог – дед перекрестил удаляющуюся фигурку.

…

– Чтой-то не больно ты на поляницу похожа, – староста с сомнением смотрел на Татьяну, – видал я девиц-богатырей, поляниц значит. В броне они, да в сапогах, да, кхм, в штанах. Но коли хочешь за дело то взяться, помогу, да награду, значит, соберу немалую. В пределах разумного.

– Говаривают, – Татьяна облокотилась на меч, – что в церковке старой у вас тут нечисть обитается. Так ли?

– Истинная правда, – староста вздохнул, – хорошая церковка была, чистенькая, намоленная. Да у прежнего старосты женка, значит, с нечистью якшаться начала, колдовала, на метле летала. Через то и сгинула. Богатыри проезжие, порешили ее, да наказали в земле неосвященной закопать, да кол осиновый-то в грудь вбить. А староста прежний, наказ не выполнил, сдурел совсем от горя. В церковь ее положил, отпевать собрался, душу ейную спасать. А баба его вскочила, плюнула ему в харю да сбежала. Староста прямо там, в церковке, и повесился. Церковь с тех пор стоит оскверненная, крест с главы свалился, нечисть ночами там веселиться. Нечисть ту извести надобно, но сложное то дело да опасное, не бралась бы ты, красавица.

…

Церковь стояла на пригорке, в стороне от деревни. Лучи заходящего солнца ласкали теплом обветшалые стены, стрекотали кузнечики. Медвяный запах клевера кружил голову.

Татьяна заткнула подол за пояс, как делают бабы при стирке белья в реке, обнажила меч и, осторожно приоткрыв дверь, вошла в церковь. Внутри было прохладно и пусто. Старые доски скрипели под ногой. В разбитые окна, сильно затянутые паутиной с трудом пробивались солнечные лучи, оставляя на полу теплые пятна. Иконостас был разрушен. Где-то под дырявым куполом, шевелились и ворковали птицы. Никого не было. Пустота.

– Каким ветром занесло, девонька, – прозвучал сзади насмешливый скрипучий голос.

Татьяна вздрогнула от неожиданности и повернулась всем телом, выставив вперед меч. На высоком аналое (подставка для икон и книг прим. автора), сидел маленький бесененок. Щуплое тельце покрыто мягкой черной шерсткой. Копытца, хвост. Огромная голова с красными глазами и острозубым ухмыляющимся ртом.

– От нечисти храм сей избавлю, – уверенно произнесла Татьяна.

– Шла б ты, девица, подобру-поздорову. Не справишься ты. Правду говорю, – серьезно сказал бесененок.