– Этот рассказ тянет на полноценное заявление в полицейский департамент. Если так боитесь засветиться, то я могу оставить заявку вместо вас и…
– Мы не можем этого сделать, – решительно отвергает предложение хозяйка. – При таком раскладе пострадает не только наше заведение, но и весь квартал, – даже удивительно как-то – сколько силы и уверенности в голосе того, кто нуждается в помощи… Хотя, вероятно, это самоуверенность? – Я не прошу вас в одиночку разобраться со всем. Просто не предавайте это большой огласке: уверена, что если дело дойдёт до рук полиции или конкретного геройского агентства, то шумихи среди СМИ не избежать.
Её правоту оспорить крайне трудно. Хотя бы потому, что Айзава по себе знает, насколько трудно порой избегать любопытных журналистов. И как сильно герои порой стремятся выделиться, совершенно забывая понятие «конфиденциальности».
Решающий фактор в принятии решения приходит с неожиданной стороны. В тот судьбоносный момент, когда в списке, предоставленном Мадам, Шота видит знакомые формы иероглифов чужого имени.
– Вашей личной выгодой может стать она, Айзава-сан.
Хитрая старуха знает, на что нужно надавить.
И заставляет задуматься над тем, что именно мироздание ещё способно преподнести Суо Нико, ради того, чтобы макнуть её лицом в самую грязь и опустить ниже хе́рового плинтуса.
И, словно бы в качестве завершающего штриха, наводит на очертания ответа на этот назойливый, как шлюха в баре, вопрос:
Почему мне так не наплевать?
========== III. Цветок пустыни. ==========
vii. Emancipator - Greenland
Наивность простительна, когда тебе меньше двадцати.
Ты нерационален, даже если умён. Ты порывист, горячен и скор на выводы без должных оснований. Вину за твои промахи берут на себя другие, давая прочувствовать лишь самые крупицы из песчаного океана – то, что лежит на самой поверхности. Оно, возможно, не так уж и правильно, но реальное положение вещей в мире таково, и мировая статистика радеет именно за это.
Нико рушит эту закономерность, словно карточный дом, наверное, одним только фактом своего существования. Мировые стандарты ей порой чужды, как ничто другое, а общественное мнение она без задней мысли переступает, чаще всего просто его не замечая. Просто потому, что так жить удобнее. Ну, и ещё по причине того, что и нет особо того окружения, которое могло бы за что-то осуждать, а то, что есть, не знает ничего о человеке по фамилии Суо.
В отличие от неё, Айзава иногда просто не может не оглядываться на то, что происходит там – за гранью круга его интересов. Он, как-никак, состоявшийся взрослый – полноценная часть социума со всеми из этого вытекающими: имеет постоянный заработок, исправно платит налоги, изредка спасает людей (что уже вполне обыденно) и даже мусор сортирует, хотя делать это порой невъебенно лениво.
Отличается ли такой образ от той «взрослой» жизни, которую воображают себе подростки?
Безусловно.
Они – пока молодые ещё совсем – живут грёзами о свободе мыслей, чувств и времени. Мечтают о том, как в конце своих детских лет сорвут замок родительской опеки с комнаты и будут сполна наслаждаться миром. Шота не спорит – есть и такие, у которых это получается. Где-то около нуля целых и девяти десятых процента от всего населения земли.
Потому что невозможно убежать от ответственности, от принятия важных решений и от неудач, которые неумолимо настигают даже самых великих. На примере Всесильного это можно увидеть так отчётливо, что никаких других приводить и не понадобится.
Что представляет собой жизнь Нико?
По мнению Шоты – полноценный хаос.
Но очень странный. Он выглядит, словно утопия в суровеющих год от года реалиях современности: работа, которая действительно нравится; возможность находится рядом с приятными людьми; живое общение; обособленность от забот о том, что могут подумать другие – и такой мир для неё действительно хочется сберечь. Хотя бы потому, что этот кусок жизни достался ей кровью, потом и слезами. В самом что ни на есть буквальном понимании этого выражения.
Возможно там, если копнуть чуть глубже, есть много чего далеко не мирного, спокойного и радостного. Нет – Айзава почти уверен в этом. Однако туда – в самую суть вещей – он хочет смотреть в будущем, где ненадёжно-спрятанной от невзгод частице мира ничего не станет угрожать. Иначе, как ему кажется почти постоянно, она просто исчезнет. И в этот раз растворится на единственную, утомительно-долгую, болезненно-одинокую «вечность».
– Вам не обязательно было себя мучить только чтобы проводить меня.
Шота держит её в поле своего зрения буквально каждую секунду времени, проведённого рядом. Он не упускает из виду ничего ни в мимике, ни в жестах: слегка вымученной улыбки, склонных к сонливой лени движений и чуть покрасневших глаз, на дне которых, впрочем, по-прежнему мерцают яркие блики лукавства.
– Меньше разговоров – больше дела. Топай давай, – угрюмо бурчит куда-то в ворох жестковатых пут, подгоняя больше самого себя, чем её.
– Учитель, я что, так сильно похожа на ваших учеников, раз вы так бдите мою безопасность? – Суо издаёт хитрючий смешок, будто её захватывает приступ бодрости, однако стук каблуков не становится активнее, но местами даже превращается в изнурённое пошаркивание.
Закрой лучше рот – у тебя с ними ни единого сходства. Ни с кем. Ты отдельный, хуй пойми как устроенный, организм. Совершенно иная форма жизни. Грёбаный инопланетянин, который по счастливой случайности брошен здесь, чтобы порабощать остальных своим образом мыслей и ненамеренно продвигать до тупого честную идеологию.
– Ты похожа на несамостоятельную малолетку, которая не смотрит под ноги, – отвечает он, в последний момент успевая крепко обжать пальцами бледное запястье и удержать от страстного свидания девичьего лица и прохладного, сырого из-за недавно миновавшего ливня асфальта.
Манера общения у Сотриголовы дурная совсем. Она грубая, обидная и порой даже оскорбительная, хотя чаще всего просто создаёт впечатление, что этот герой испытывает хроническую усталость от буйной, бестолковой и бесцельной активности всего человечества. Это понимает даже он сам.
А Нико харкать хотела на это. Смачным, истинно-мужским плевком.
Потому что ей, в громоздком отличие от всех остальных, хватает лишь немого взгляда на человека, чтобы угадать направление мыслей и узнать эмоцию. Она смотрит и действительно видит всё так, как оно есть – без мишуры притянутых до ушей улыбок, гирлянд из сверкающих от счастья взглядов, за которыми скрывается пустой вакуум, и розового фильтра иллюзии идеального, безопасного мира.
Нынешние учебники по психологии зовут это проницательностью.
Если оно действительно так, то в свои восемнадцать Суо достигла высшей формы этого навыка.
– Ты хочешь окончательно убиться? – Раздражённо вопрошает Айзава, когда наперекор его мыслям Нико продолжает щекотать ему нервы, забираясь на влажный мраморный бордюр работающего фонтана.
– Я всегда так хожу, – девушка подставляет ладони под прохладные брызги, разлетающиеся по всей округе, и ополаскивает лицо и шею, чтобы чуть приободриться, умудряясь при этом не размазать лёгкую краску на лице. – Хотите тоже?
Шота глядит на неё исподлобья с основательным сомнением в адекватности ума.
– Я похож на того, кто будет плескаться в фонтане в шестом часу утра?
Нико молчит, смешно улыбаясь в ответ. Глаза делаются сияющими от влаги на ресницах полумесяцами, а щёки заливает слабый, пунцовый оттенок. И вот поди разбери: то ли это крупицы априори чуждого ей смущения, то ли лучи рассветного солнца так падают, играя с воображением в подлую партию.
Нежный малиновый рассвет переливается миллионами оттенков розового на стеклянных коробках высоток, делая яркие вывески как можно незаметнее, и приглушая разнообразные подсветки зданий, ещё не переставшие приглашающе выделяться на фоне умирающей тени. Ночной город доживает свои последние минуты, прежде чем окончательно уступить место своей более доброй и мягкой, светлой половине.
