– Возможно, – невозмутимо тянет улыбку собеседница. – Так что, вы согласны?

Айзава сверлит внимательным взглядом её лицо, выражающее толику бесовской насмешки. Ей как будто плевать, что он выберет.

Лишь бы весело было.

Холодный, тёмный янтарь, в противовес своей прохладе, адским пламенем жжёт глотку и горчит на языке, забиваясь в ноздри запахом крепкого алкоголя – нет, всё-таки Шота не любитель спиртного. Да и в принципе всего того, что относится к его собственному списку под кодовым именем «В сон тянет». Ибо с такой работой а-ля «лошадь извозчика» как раз спать-то и некогда.

Грудь изнутри греют отголоски проглоченного скотча – возможно не стоило пить залпом – и в голову алкоголь бьёт так, будто кто-то изо всех сил молотом шарахает по цинковому ведру.

Что ж, возможно это и есть самое лучше завершение откровенно дерьмовой недели.

– А теперь подсказка, – девушка поднимает левую руку и её костяшки на тыльной стороне, у основания пальцев, будто приподнимаются, а тончайшая плёнка белой кожи собирается мелкими складками и слегка съезжает в направлении кисти, обнажая то ли серую хрупкость костей, то ли резервуары какие-то. Мерцающие нити вытягиваются из них и, контролируемые лишь малейшими движениями, оплетают полупустую бутылку, возвращая её в стройные ряды стеллажей за спиной бармена. – Это совсем легко. Сто двадцать один.

– Это и есть подсказка? – Переспрашивает Айзава, иронично выгибая бровь – похоже кто-то сильно переоценивает его интеллектуальный уровень. Истинное свойство причуды он старается запомнить в мельчайших деталях, чтобы потом – наедине с собой – перебрать в памяти всех, кто владел чем-то похожим. – Как на счёт поблажки старикам?

– Вы в этом не нуждаетесь, поверьте, – смеётся. – Я об этом знаю лучше, чем вы можете себе представить… В данный момент.

Яркие, искрящиеся живым светом глаза хитро щурятся, а накрашенные красным вином губы застывают в такой непривычной – обольстительно-пренебрежительной улыбке. Она не испытывает ни капли страха или тревоги перед ним. Не переживает ни грамма о том, что он может прямо сейчас встать, заключить это несуразное подобие бармена в тугое переплетение лент и выволочь на улицу, чтобы отправить в полицейский участок, а лавочку эту прикрыть раз и навсегда.

Это несказанно бесит: то, что она помнит, а он – нет. Словно насмешливый, надменный плевок с её стороны.

– Вы можете вернуться сюда в любое время, учитель, – несмотря на то, что он – Шота – как собеседник проваливается по всем статьям и отмалчивается даже тогда, когда ему есть что сказать, ей это совершенно не мешает вести совершенно обычный диалог с ним. – Я на «ты» не только с алкоголем. А наши девочки умеют хорошо обращаться даже с самыми запущенными клиентами.

Хочется одновременно и засмеяться, и сломать что-нибудь в злостном припадке. На тридцать первом году своей жизни Айзава Шота докатился до того, что малолетка предлагает ему услуги себя или своих «коллег», как способ снять напряжение. Будто падать ниже уже некуда.

Противный зуд в ладонях начинает сильно беспокоить – насколько же сильно ему омерзительно видеть девочку в месте подобном этому? Где банально невозможно смотреть по сторонам, потому что количество развращённых, полуголых девиц, отчего-то явно наслаждающихся своим положением, на квадратный метр слишком велико.

– Я ещё умею варить хороший кофе – бодрит лучше таблеток с кофеином, учитель.

Издевается.

Нарочно сперва бренчит двусмысленными фразами, чтобы потом с откровенной издёвкой вскрыть истинное значение. А её обращение к нему, как к учителю, словно дополнительное унизительное замечание.

– Прекрати. Мы не в школе.

– Но если я буду называть вас по имени все вокруг узнают, что отважный герой не гнушается заглядывать в такие места. Мы, конечно, заведение с услугами S-класса, но среди великих защитников справедливости это всё равно не в почёте, – она понижает голос до волнующего, интимного шёпота, чтобы скрыть правду от других, выделяя унизительно-пренебрежительной интонацией последнюю часть.

Вот же сука.

Её поведение Шота констатирует одним ёмким, красноречивым и лаконичным словом. Сколько бы лет ей там ни было.

– Я надеюсь, что у тебя есть как минимум хорошее оправдание, чтобы вытворять такое, – но и он уже давно не юный мальчик, чтобы молча проглотить все её выпады и гордо задрать нос. – Потому что иначе придётся искать себе новую работу – уже классом пониже.

– Вы ещё даже не вспомнили меня, а уже угрожаете, – теперь на её лице не улыбка – усмешка. Дико раздражающая. Как и сама она, впрочем.

Потому что такое уже было. И это блядское ощущение дежавю усердно давит на мозг, выкручивает артерии у сердца, прессует желудок и иссушивает плевру. Забивается острым покалыванием в кончики пальцев и заставляет волосы на затылке шевелиться от неясного ощущения жуткого предвкушения последующих событий.

– Непременно возвращайтесь сюда, учитель. Мадам очень просила назначить вам встречу, – женственные, тонкие руки с изящными запястьями, грациозно поднимают бокалы, чтобы водрузить их на стойку.

О том, что ему заведение нахер не нужно, а сидеть в этой прокуренной и пропитанной вдоль и поперёк запахом алкоголя комнате, как минимум, неприятно она вообще не заикается и, кажется, даже в мыслях не имеет подобной идеи. Как будто знает наперёд, что он вернётся сюда, даже если не захочет.

– Не забудьте, – девушка продолжает говорить, прерываясь лишь на то, чтобы ловко жонглировать парой-тройкой бутылок и с помощью причуды налить из каждой понемногу. – Сто двадцать один.

… И возвращайтесь, когда вспомните – додумывает обрывок фразы Айзава, но по какой-то причине даже не задумывается о том, какой это геморрой, и как паршиво быть в неведении. Это даже становится более забавным, хотя ебучие головоломки он ненавидел, как минимум, лет тридцать своей жизни.

Однако конкретно эта загадка не отпускает ум даже сутки спустя, когда мысли, казалось бы, должны быть заняты сугубо анализом прогресса сборища малолетних вандалов, что через три года обязаны зваться настоящими героями.

Сто. Двадцать. Один. Это фактически просто одиннадцать в квадрате.

Айзава уже и не знает даже, от чего бесится больше:

От того, что не может разгадать ебучий ребус.

Или от того, как уничижительно в памяти выглядит надменное лицо той малявки из бара.

Мозг конкретно подвисает, потому что под завязку набит не работой и не заботами о собственном классе, а яркими отрывками воспоминаний о единственном вечере, проведённом в окружении шлюх (зачем малевать это слово красивыми словами?).

С чего бы ему вообще иметь какие-то заботы, касающиеся этой дряни? Сдать с потрохами этот притон «с услугами S-класса», и дело с концом.

Да и с чего он, собственно, вообще взял, что она именно «малявка»? Сейчас ведь юное личико нихуя не аргумент. Из какой такой дыры поступила эта информация?

В горле так некстати першит и как будто обжигающе горчит от привкуса того самого скотча, которым его за счёт заведения угощали в Камелии два дня назад. Происходит это в тот самый момент, когда умная мысль снисходит долбанутым озарением на голову конкретно подуставшего учителя с непонятно какого Олимпа.

А сколько студентов было отчислено им с геройского курса в предыдущие годы?

iii.

Едва ли Айзава когда-нибудь задумывался о том, что случается с теми учениками, которые не прошли тест на вшивость и были безжалостно выкинуты им в самом начале своего заранее провального геройского пути. Про какие-то зачатки сожаления или сочувствия даже заикаться не стоит. Смысл в этих терзаниях, если потенциала в юных умах ноль, а место они занимают? Чему учить тех, кто не имеет достаточно мотивации или вообще пригоден в другой специальности?

Гораздо практичнее переводить тех, кому не удалось попасть на курс лишь по несправедливости экзаменационной чехарды, чем отдавать приоритет оболтусам, которые если и станут героями, то со стопроцентной вероятностью превратят эту профессию в посмешище и единственное, что им доверит общество – чистку унитазов. Но никак не собственные жизни.