– Здесь запрещено курить, – они едва успевают покинуть здание, как Влад строго, исконно по-учительски хмурит брови и его мощное, широкое тело разворачивается куда-то в сторону.
– Здесь даже пациенты дымят, – Айзаву коротит в ту же секунду, что он слышит этот хриплый, пропитанный насмешкой ко всему миру, голос за тучной фигурой Кровавого Короля. У него по телу рассыпаются мелкие искры и лопаются крохотные узелки нервных окончаний. – Сенсей.
Какого хера? – Шота давится словами. Их попросту не хватает, чтобы составить те выражения, какими можно доступно разъяснить весь тот спектр эмоций, который встряхивает его нервную систему и переворачивает её вверх дном, треморной трясучкой выламывая кости в руках. Какого хера, Нико?
– Вы пациентка? – настороженно интересуется Влад. – Или ждёте кого-то?
– Мужа с войны, – коротко бренчит её полный издевательского веселья голос спустя один долгий выдох сигаретного дыма в пустоту. – Но в будущем я, возможно, действительно ещё и местная пациентка, – туманно отзывается Суо и Айзаве хочется её хорошенько встряхнуть. Или заткнуть рот. В зависимости от того, какую чепуху она станет молотить дальше. Но Нико идёт дальше его догадок – она не говорит больше, чем на то есть необходимость – просто слегка отходит в сторону и приветливо машет рукой, как будто не было между ними трёхдневной передышки и расставания, длинной в одно злодейское нападение. – Верно, Шота-сан?
У него не находится воздуха в лёгких, чтобы ответить.
У неё красные и опухшие от слёз глаза с полумесяцами синевы усталости и недосыпа под ними. Дрожат пальцы и губы. И сигарета, с которой тонкий пепельный скелет никак не сорвётся вниз, вот-вот выпадет. Спутанные, нечёсанные волосы, разметавшиеся по плечам и груди. Распахнутая настежь куртка до колен, под которой только футболка – его футболка – и кроссовки с развязанными шнурками. А ещё содранные в кровь коленки и улыбка – горькая такая. Совсем затравленная.
– Нико, – с трудом её имя выхаркивается из пересохшего горла.
Она кивает. Отталкивается от стены и проходит мимо, слегка пошатываясь от измождения и прихрамывая от боли. Молча. Будто не находит слов, чтобы спросить, и сама не хочет давать никаких вразумительных ответов, которые бы помогли Айзаве хоть немного понять её внутреннюю разруху, настолько сильно отразившуюся на наружности.
Это её состояние начинает его беспокоить.
Нет… возможно ли, что Нико уже делала это прежде, а сейчас всё повторялось вновь? Ведь Шота испытывает то самое – стойкое и въедливое – ощущение дежавю, вибрирующее под кожей, аккурат между лёгкими. И неистово бесится от того, что ничего не может с ним сделать.
Влад ничего не спрашивает. Не успевает. Айзава скрывается из виду следом за Суо, оставляя Кровавого Короля позади – в неведении и растерянности. Впечатления и мысли коллеги заботят Шоту в самую последнюю очередь, потому что перед его глазами стоит медленно исчезающая в ночных сумерках спина Нико. Ощущение дежавю теперь вытесняет другое – более сильное чувство: будто стоит ему, Айзаве, отвести взгляд от её сокрытой тенью фигуры, и больше Суо в его жизни не появится.
Осознание ледяной иглой врезается в затылок и осыпается сухой крошкой мороза за шиворот.
Он боится.
До скрежета зубовного напуган мыслями о том, что может её упустить.
xxv. carina round - for everything a reason.
В доме тихо. Пахнет чистотой, но пустой какой-то. Как бывает в необитаемом месте, куда приходя убираться раз в неделю, но не живут постоянно. Айзава прислушивается и даже принюхивается: прошло всего три дня – каких-то семьдесят два часа – однако из квартиры выветрились все следы присутствия в ней Нико. Запах, вещи, даже само ощущение.
Но она здесь. Рядом с ним стоит, будто в качестве подтверждения этого, крепко сжимая в своих заледеневших пальцах его руку. Снимает кроссовки и босиком встаёт на холодный пол, неприятно ёжась от колющих ощущений, волной прокатившихся по её стопам.
Шота внимательно наблюдает за тем, как она мнётся с одной ноги на другую, очевидно ожидая, что и он разуется следом. Ему хочется спросить, чего она так вцепилась в его руку, будто уже потеряла. Но молчит.
Он, если честно, так заебался, что уже нет сил даже на самые простые чувства. На недоумение или раздражение, к примеру. Есть только смирение и какая-то тупая радость от того, что они оба наконец-то дома.
– Мы поговорим обо всём этом завтра, – почти безучастно шепчет Нико, улыбаясь теперь уже вяло, но гораздо спокойнее, нежели там – у больницы. Она плавно тянет его за собой в спальню, чтобы дать и ему, и себе время на отдых. На какое-никакое, но восстановление.
Постель холодная и сухая – заправленная идеально, без единой складочки. Скрупулёзно, прямо как в отеле. Этот единственный заскок Суо выдаёт всю болезненность и навязчивость её стресса с потрохами.
Айзава, если честно, ненавидит то, что это он заставил её довести себя до такого состояния.
– Я даже рада, – Нико пальцами проводит между локонами на манер расчёски, и сплетает их в косу. У неё голос странно хрипит на выдохах и вдохах, будто она больна бронхитом, и Шота лениво думает о том, что лично сломает и выбросит каждую сигарету из всех тех пачек, что Суо прячет «в заначку». Он придвигается ближе к стене, позволяя Нико пригреться у себя под боком и тихо изливать душу. Потому что ей это нужно… Потому что это непременно подведёт их отношения к чему-нибудь. – Никогда не понимала, чувства тех людей, которым сообщают, что их близкие попали в больницу. Всё это волнение, ужас, тяжесть в груди… и даже то, как их лица могут становиться такими серыми. У меня не было ничего из этого. До сегодняшнего дня.
Одновременно понимать и не понимать её – Шота отвык. Ему казалось, что всё пришло в норму с тех пор, как они стали жить вместе.
Казалось… Достаточно наивное определение для сварливого тридцатилетнего мужика.
Что он может ей сказать? Извиниться? Но она не требует. Она ведь знает всё «от» и «до». В противном случае – не осознавай она всех возможных рисков – он бы просто не выбрал её. Но Нико всегда была умнее: не в плане школьной программы, но во всём том, что относилось к жизни и тем реалиям, которые преподносились, как «житейская мудрость».
– Семью я хотела, – чистосердечно сознаётся Суо. – Ещё, наверное, со времён приюта. Мне нужно было быть с кем-то, потому что поодиночке не выживают. Только не здесь.
У Айзавы приступ: он забывает, как правильно дышать. Сердце каменной глыбой колотится в грудь и падает на костные доли сведённых вместе лопаток, а оледеневший желудок примерзает к позвоночнику. Даже суставы сводит.
Всё было так просто, и он это знал. Может быть, не так явно, но эта мысль постоянно сидела внутри него, отодвигаемая на заданий план, как самая нежеланная. Не могло и не может быть иначе – у неё ведь никогда не было настоящей семьи. Что может быть желаннее того, что постоянно окружает человека и одновременно ни коим образом не касается его? Того, что он видит постоянно, но не имеет возможности ощутить сам?
– Ты хочешь этого? – сухость к херам разрывает глотку и такое ощущение, что Айзава вот-вот подавится лоскутами собственного горла и захлебнётся кровью из него же. Конечно же она хочет – на кой чёрт эти отсталые вопросы?
Но он не готов.
Он, мать её, просто не способен дать ей это. Семью. Полноценную, в смысле.
– Нет. Даже если бы ты встал на одно колено и надел на мой палец кольцо. Я бы выкинула его и сбежала.
Все невысказанные аргументы и объяснения обрываются вместе с её ответом. Коротким, полным ясности и странной, горчащей лёгкости.
– Я не собираюсь просить у тебя семью, чтобы потом её оставить.
Айзава хочет закрыть себе уши и не слушать дальше. Ему кажется, что остаток фразы он знает.
А он и знает.
Стоит лишь взглянуть на лицо Нико. На её полные кротости и смирения глаза. На снисходительную улыбку. Даже на легкий, доверительный наклон головы ближе к его плечу. И всё встаёт на свои места.
