Суть перепалки – где её завязка и какова кульминация – не ясна, потому что героическое появление приходится на самый конец истории. Однако вмешиваться в это ему всё равно не дают. Хозяйка Камелии мягко преграждает путь рукой, молчаливым жестом призывая понаблюдать.

За тем, как безмятежная, и тем не менее беспощадная, суровая ярость на лице Нико, до лихорадочных потряхиваний пугает клиента, что явно провинился в чём-то.

– Мы не притон, – её голос отдаёт сталью, леденящей душу ненавистью. Лютой и зверской. – Здесь нарушения правил с рук не спускают.

Трясущиеся от неконтролируемой злобы пальцы пускают по всему телу молодого глупца прочную паутину, что цепляется за окружающие предметы и натягивается до натужного струнного скрипа.

Бездействие даётся Айзаве слишком тяжело, чтобы спокойно смотреть.

У неё по ладоням стекает кровь из-за использования квирка, стоит только рукам неосторожно сжаться и некритично ранить запуганного посетителя. Бережно относиться к нему и даже к самой себе сейчас Суо попросту не в состоянии.

– Вот же ублюдочная клиентура пошла, – полным омерзения голосом бросает какая-то девица, поддерживая наряду с двумя своими коллегами ещё одну дамочку, которая не в состоянии не то, что идти, но, кажется, даже взгляд на чём-то сфокусировать.

Пьяную в хлам, или…

– Читать вас, видимо, не обучили в вашем «высшем обществе»? – С трудом управляя квирком, Нико двигает нитями так, что те подвешивают перед носом незадачливого съёмщика развёрнутый свод правил. – Никаких. Наркотических. Средств.

… накачанную в процессе отдыха явно не тем, что можно найти в аптеке и смешать.

Выяснение отношений между Суо и нарушителем устава обрывается криком последнего:

– Да пошла ты, тварь конченая! Кому вообще есть дело до того, чем ваши блядские туши накормят, шлюхи?!

– … Зря он это сказал, – презрительно фырчит Мадам, давая охране предупредительный жест, чтобы тот готовился разнимать.

Нико выглядит так, будто её сейчас разорвёт от гнева. Она рычит, стонет и скалится, закатывая глаза от нестерпимого желания переломать каждую кость в теле напыщенного говнюка. Похоже Суо всерьёз настроена зубами впиться ему глотку и голыми руками свернуть шею.

Для Айзавы это более, чем достойный повод для того, чтобы использовать свой квирк на ней и оградить от необдуманных действий.

Лески слабнут и виснут безжизненными нитями.

Вряд ли Нико это замечает, уже бросаясь на клиента, приготовившегося обороняться от слетевшей с катушек девчонки.

– Я надеюсь, что ты превратишься в то же, во что и все остальные наркоманы, которым в жизни острых ощущений мало, - остервенело шипит Суо, почти не сопротивляясь, когда её хватают поперёк талии и оттаскивают подальше. – Гниющий кусок мяса. Да ты не стоишь даже того, чтобы тебя спасать, падаль.

– Нико, уймись!

Шота не думает, что кричать на неё в таком состоянии – лучший выход из возможных. Но его неуверенность в том, что девушка сейчас вообще кого-нибудь услышит, непроизвольно делает голос на полтона выше.

Её сердце – чувствуется даже сквозь кожу и кости – бешено бьётся от клокочущей злости и даже жилы на висках трепещут, от чего замешательство лишь усугубляется безумной догадкой о том, что прошлое её было связано с наркотиками.

– Знаете, что? – Суо вырывается из захвата, потому что Айзава не ожидает, что не имевшая волю к сопротивлению девушка начнёт брыкаться. И да – банальный страх переломить что-нибудь в хрупком теле, на автопилоте ослабляет хватку. – Мой брат подох от этой гадости. Сгнил заживо. Потому что был таким же, говоря те же самые слова – успокойся, я справлюсь, твой брат всё решит, я тебя защищу. А потом обкололся и сдох! Мне во благо, представляете?! И если вы понимаете, о каком поведении идёт речь, то не думаю, что вы можете решать за меня, что там чего стоит.

И если бы можно было сделать какой-то комментарий к её словам, то Шота непременно бы сказал, что никогда в жизни ему ещё не было так досадно делать верные умозаключение, как в этот момент.

Сполна хлебнувшая из чаши с несчастьями, Нико теперь кажется втянутой в грязь с Лигой Злодеев гораздо больше, чем может почудиться на первый взгляд.

Вполне может быть, что она касается этого даже больше, чем думает сама.

И если так – то он обязан придумать, как сделать всё так, чтобы не сделать ещё хуже.

Хотя бы потому, что ему действительно не наплевать.

========== VIII. Жадность души. ==========

xviii. Nothing But Thieves – Hanging.

Иногда прощение заставляет умирать что-то внутри того, кому его бескорыстно и безвозмездно дарят.

В случае с Нико кажется, будто простив другим свою перебитую, поломанную в щепки жизнь, она подохнет сама. Не какой-то частью себя, а полностью – и телом, и тем, что теплится в нём, возвышенно и литературно называемое «душой».

Дублируется снова та сцена в кухне, которая была несколько кадров жизни назад. Пускай в немного ином формате, в другой эмоциональной подаче, но с тем же самым смыслом – Айзава забирает Нико домой, чтобы обезопасить. На этот раз защитить не тело, а психику. Расшатанную и нездоровую.

Девушка сидит на столе, скрестив ноги и вяло болтая ими в воздухе: она некрасиво горбится, опустив голову и закрыв лицо запястьями, выдавая собственную хрупкую, ломкую беспомощность и вскрывая перед героем истину, которую он жаждал понять.

– … Теперь, когда я вспоминаю и пытаюсь найти момент, когда всё это началось, – она старается незаметно утереть ладонью влажные глаза, что выходит из рук вон плохо, и приподнимает упавшие на лицо волосы, крепко зажимая между пальцами светлые пряди у висков. – Он с самого начала был таким. Ставил других превыше себя.

Шота сейчас, как никогда прежде, в полной мере осознаёт беспокойство Суо, направленное на него, потому что заботливый старший брат Нико, тревожившийся о благополучии и безопасности сестры больше, чем о себе самом, закончил плохо. Собственная любовь к сестре попросту выжрала его изнутри, не оставив ни единой частички, ради которой стоило бы поддерживать жизнь в теле.

– Когда он умер?

Вопросами создавая ещё больше нарывов на покрытых гнилью ранах, Айзава пытается дотянуться до сути того, что стоит во главе всех виражей, слепивших девушку такой, какая она есть сейчас. Не пытаясь при этом что-то анализировать и отбросив рациональное мышление, чтобы сердцем прочувствовать всё то, что запирает Нико в скорлупе. И оно, если честно, выглядит так гадко и паршиво, что с трудом верится в то, что ей довелось когда-то в одиночку побороть это.

– Мне было двенадцать, – она вялыми движениями ощупывает карманы в поисках сигарет, и практически сразу же забивает на это, посылая нахуй привычку закуривать в любой непонятной ситуации. – Он к тому времени уже почти овощем стал. И не скрывался особо, хотя в редкие моменты просветления смотрел на меня, как побитая собака. Просил прощения и клялся, что это последний раз. Как и все они.

Двадцать три года всего было парню – ему бы жить, да жить ещё. А он сам себе нить жизни перерезал. Да ещё и ножницами тупыми, чтобы как можно хуже и мучительнее уйти.

Айзава может лишь мрачно смотреть на сутулую фигуру Нико, и не находит ни единого слова поддержки ей, ощущая себя глупым и ненадёжным.

Возможно Суо убеждает саму себя в том, что дело былое, прошлых лет – да только пустое это всё. Грязный налёт изо лжи и самообмана.

– И после этого ты оказалась в приюте, – вопросы здесь лишние, хотя даже утвердительная интонация выглядит так, словно требует подтверждения.

– Снова. В том же самом.

Который уже был хранилищем, целым кладезем воспоминаний о чудаковатом старшем брате, сломленном гнётом своего же характера и привычек.

– Я помню, – Нико закрывает глаза и кладёт ладони на уши, будто окунаясь в события, погружаясь в них головой и сердцем. – Что в тот день шёл дождь и у меня болела голова. У брата были сильно исколоты руки. И ещё в комнате так мерзко воняло блевотиной, потому что накануне у него была ломка, а я не успела убраться…