Айзава задумчиво хмурит брови вместо ответа, от чего его лицо вмиг сурово темнеет – умом легче понять, что никто, будучи при трезвом рассудке, не станет выделять приютскую девицу среди общего потока поступающих и пытаться разузнать что-либо о ней дальше того́, из какого, собственно, сиротского дома сие чудо прибыло.
Однако знание истинной натуры директора переворачивает всё понимание с ног на голову: Незу в своеобразной манере пристально следит за теми студентами, что вызывают у него хотя бы малейшие подозрения в свя́зи со злодеями.
А у Нико – чёрт подери! – есть грёбаные старые знакомые в Лиге Злодеев.
xvi. Aquilo – Blindside.
В седьмом часу вечера солнце окончательно исчезает с линии горизонта, вверяя власть над городскими просторами ночному времени суток. Отчётливые очертания серебристого диска луны, тускнеют на фоне ярких городских софитов, а сверкание драгоценностей-звёзд, так и вовсе меркнет, скрытое искусственной пеленой красоты уличных огней. Безоблачное небо простирается бархатным иссиня-чёрным покрывалом над головой, навевая, от чего-то, лишь тоскливые, мрачные мысли и образы. Даже несмотря на то, какое дикое разнообразие живых, существующих тут и там звуков гуляющим эхом разносится по проспектам, скверам и паркам.
Город буквально горит желанием жить, исходящим от каждого его обитателя. Угнетает в этом лишь то, что и за настолько ярким, полыхающим светом скрывается что-то такое, о чём и говорить вслух противно, да и не стоит это делать в кругу ненадёжных людей.
В конце концов, дилемма больших городов – да и всего мира, пожалуй, – всегда проста и обыденна: чем ярче свет – тем больше и холоднее тень он отбрасывает.
За последние месяцы, прошедшие в круговороте не только событий, но и эмоций, которые привнесли порядочное количество красок – светлых и до блевотного отвращения грязных и тёмных – в жизнь Айзавы, те разы, когда он мог почувствовать себя легче, спокойнее или на худой конец не так паршиво, можно пересчитать по пальцам одной руки.
Шота и раньше не мог похвастаться умиротворённой жизнью, но с приходом нового учебного года лютый пиздец, которым покрылись их будни, будто толстенным слоем корост, по его мнению вылезал за рамки всех допустимых и даже недопустимых переделов.
И продолжает это делать, с каждым днём лишь набирая обороты: вызывая бессонницу, нервное подёргивание лицевых мышц, добавляя работы, забот, разбирательств и хуеву тучу дел, с которыми желательно разделаться до наступления преждевременной седины, смерти от инсульта или передозировки кофеина.
Появление Нико посреди этого эпилептического кошмара похоже одновременно и на удар кнутом, и на пряник. Потому что с одной стороны её существование сплошь и рядом окутано ебучими загадками, а с другой…
– С возвращением, учитель.
С другой она придаёт особый шарм и, как бы мерзостно-сладко ни звучали эти приторные слова, делает жизнь чуть проще.
Просто потому что есть: существует на расстоянии вытянутой руки – тёплая, живая и уже какая-то совсем близкая.
– … Завязывай с этим. Я тебе уже два года, как не учитель.
Айзава на удивление расслабленным жестом пальцами зачёсывает волосы назад, растягивает ворот из приторно пахнущих одновременно железом и тканью лент, и скидывает с плеч куртку, хотя лень со вкусом поглощает ему остатки сил, попутно мелькая перед глазами агитационными плакатами с пламенным призывом упасть лицом в подушку и заснуть, не снимая при этом даже ботинок.
– Тяжело избавляться от старых привычек, – Нико невинно вскидывает тонкие светлые брови и плавно скользит вглубь комнаты, фривольно падая в рабочее кресло, чтобы в следующую секунду скривить губы в приступе болезненного укола. – Обещаю исправиться. – Она машинально трёт сбитые костяшки на левой ладони, что даже со стороны выглядит так, словно перманентная боль выжигает ей кожу и вгрызается в травмированные суставы: здесь даже диплом врача не нужен, чтобы понять – до полного восстановления в использовании квирка Суо ограничена. – Что-то случилось?
Смотрит так душераздирающе и искренне, с невыносимо-неподдельным интересом, что Шота про себя вдруг отмечает дикое, раздирающее грудную клетку и горло желание открыто сказать:
Это всё ты.
Ты, блять, в жизни случилась.
Ты, которая в себе сочетает абсолютно несовместимые вещи, умудряясь быть одновременно лживой, насквозь пропитанной фальшью, и наивной, правдивой до такой степени, что любой может пристыженно опускать взгляд в пол и никогда не поднимать больше головы, сравнивая себя и тебя.
– Ничего из ряда вон выходящего.
Кроме того, что грёбаная проницательность, связи, и коммуникативные навыки Незу порой не только сражают наповал, но и нахер сносят под корень всю нервную систему, и без того убитую годами круглосуточного поглощения сублимированного кофе, да недостатком сна и здоровой еды в организме.
А так и впрямь – ничего, что стоит пристального внимания и уж тем более какой-либо формы тревоги.
Нико сомнительно поглядывает на него, явно не одобряя и не доверяя подобной секретности, однако Айзаве и впрямь нечего сказать ей. Вернее, у него него в запасе нет и грамма той информации, которая одновременно удовлетворит интерес девушки и не вызовет подозрений в том, что он пытается что-то там раскапывать о её семье, строить догадки, конструктивные логические цепочки, опираясь на эти знания, и делать нужные выводы, чтобы разобраться с тем, о чём так усиленно просит Мадам.
– Не пытайся… – расстроенная мнимым недоверием, Суо хмурится и прижимает к животу обеими руками подушку, наверное, надеясь спрятать в ней нахлынувшую горечь, не способную удержаться в рамках спокойного выражения лица. – … разрешить всё в одиночку, окей? Вы все такие – сперва пытаетесь разобраться сами, а потом дохнете неизвестно где и от чего. Не смотри так, я же не полная дура, несмотря на то, что старшая школа осталась незаконченной. Опыт в этом дерьме у меня побогаче, чем у тебя, учи… – спотыкается о собственные слова и правит саму себя: – Шота-сан.
Трепещущей, вибрирующей и ноющей пульсацией разносится по телу его имя, произнесённое её искусанными, влажными губами и мелко дрожащим голосом, переполненным теплотой звучания.
Он не сомневается ни капли, что она уже проходила через то, о чём говорит и на что намекает. Возможно не единожды. Возможно гораздо серьёзнее, чем можно представить.
– Я ненавижу тех лжецов и лицемеров, которые заботятся об окружающих во вред себе, – Нико выглядит и говорит так, словно знает об этом всё «от» и «до». – Ну, знаете такой лирический гнилой базар для тех, кто считает, что злодеи в нашем мире грабят банки и строят козни героям: не держать в себе боль и не пытаться в одиночку нести на своих плечах тяготы или самостоятельно разрешить какие-то трудности, – и Шота верит безоговорочно в то, что ей действительно пришлось столкнуться с самыми ужасными последствиями. – Эти советы настоящий мусор, когда ты жертвуешь своим здоровьем ради человека, к которому что-то испытываешь. Прежде чем класть самого себя на жертвенный алтарь, спроси – поможет ли это. Сделает ли лучше.
Призрачно мерещится, будто она давит в себе душащий плач и слёзные всхлипы, но Нико поднимается с места и её глаза абсолютно сухие. И не печальные совсем даже: в них не прячется даже оттенка тоски или грусти. В них вообще ничего нет – сосущая пустота, да и только.
Настолько пугающая и неизвестная, что буквально делает из неё чужого, незнакомого человека.
Из-за этого вакуума – почти космоса – во взгляде, Айзава готов поспорить и поставить на кон всё самое ценное, что не является здесь самым большим лжецом.
xvii. Meg Myers – Sorry
В то же утро, когда город гасит ночные огни, а на горизонте брезжит горящим небом рассвет – Нико впервые показывает Айзаве нечто большее, нежели наигранные, отточенные годами тренировок эмоции, запирающие внутри неё чувства гораздо ярче, сильнее и гуще, чем то скудное однообразие, что она демонстрирует, как защитный механизм.
