Тем не менее, несмотря на отстранённый тон учителя, Нико считает невероятно трогательным то, как удивительно бережно он придерживает ей ногу, опирая её на собственное бедро и скрупулёзно обрабатывая каждую мелкую царапину. Это даже невольно возвращает к ностальгическим воспоминаниям о том, как всё было во времена её учёбы в старшей школе: когда суровый, строгий и избирательный про оказался заботливым учителем, который всего лишь в своеобразной манере учил их реальному положению вещей в жизни и не увенчивал работу героя гламурной, глянцевой короной славы, популярности и богатства.

– У вас не будет проблем из-за меня? – Нико интересуется тускло, тоже не особо выражая каких-либо чувств. Сугубо из-за усталости, разумеется. Будь она чуть-чуть поживее, прежний сарказм не заставил бы себя ждать.

Суо не уточняет, о каких именно таких «проблемах» идёт речь. Ведь что именно кроется за этим вопросом не до конца понимает даже она сама, просто надеясь на то, что Айзава сам сможет решить это за неё.

– Даже если и будут, то с этим я уж как-нибудь сам разберусь. Без твоего участия, – безразлично ведёт плечами мужчина, чётко давая понять, что в такие крайности ей вдумываться не стоит. – Твоё дело сейчас – отдыхать.

Каким-то образом он кажется гораздо мягче и снисходительнее, чем обычно. Нико полагает, что ей мерещится из-за внешнего вида – непривычного, совершенно одомашненного. Без этого, несомненно роскошного, боевого шарфа из лент и очков он совершенно не выглядит так устрашающе, хотя пристальный взгляд по-прежнему разгоняет по венам колючее, неуютное ощущение, никак не приживающееся внутри. Даже если глаза Шоты смотрят совсем не на её лицо.

– И вот так всегда, – она давит слабую улыбку и тут же на мгновение жмурится, когда мозолистые пальцы неосторожно задевают один из немногочисленных глубоких порезов на лодыжке. – О других больше, чем о себе беспокоитесь.

Нико чувствует себя странно – совсем не так, как обычно, и не может как следует это описать. Ей тяжело оставаться наедине с подобными, настолько неясными эмоциями в самой себе: ещё буквально час назад грудь наливалась мёрзлым свинцом от страха, а теперь сжимается изо всех сил, буквально по крупицам выдавливая из лёгких кислород.

Молчание Айзавы говорит само за себя – большой мальчик о своих достоинствах-тире-недостатках осведомлён даже лучше, чем просто «прекрасно».

И его упрямая, затянутая до напряжённой тишины неразговорчивость по этому поводу заставляет Суо ощутить дискомфорт каждой клеточкой тела, скованного мучительными импульсами. Но вовсе не из-за того, что мужчина сосредоточен на том, чтобы помочь ей, а потому не слышит и не видит ничего вокруг себя. Всё происходит с точностью до наоборот – он вообще перестаёт делать что-либо, стоит Нико закончить свою фразу, и замирает живой скульптурой, продолжая держать в широких ладонях испещрённую царапинами ступню.

Суо не поддаётся наивному наитию, но старается уловить каждое мгновение интимности момента – запомнить это, как будто всё происходит в первый и последний раз – малейший шорох одежды при каждом вздохе, живое, неразмеренное дыхание, прикосновение чужой к кожи к её собственной, тепло человеческого тела и своё сердце, неровно бьющееся почти в такт возбуждённо подрагивающим пальцам, крепко обхватившим край стула.

Сгибая колено и прижимая его ближе к груди, Нико медленно вытягивает ногу из ослабленных пальцев учителя и неловко – так, чтобы причинить себе как можно меньше физических страданий – ставит её ближе к ножкам табурета, как можно дальше от мужчины. Аккомпанирует ей в любом, даже самом мелочном, движении безмолвный, выжидающий взгляд, способный лишь проницательно отслеживать каждый жест.

Несмотря на это, Суо не думает, что сейчас Айзава что-то анализирует или над чем-то активно размышляет.

Скорее он просто ждёт.

Возможно дальнейших действий. А может быть каких-то объяснений. Или же самого разумного в сложившихся обстоятельствах – панического побега.

Чего Нико не совершит, даже будучи совершенно здоровой.

Потому что вся абсурдность ситуации устраивает её «от» и «до», даже принимая во внимание тот дикий, жуткий, выматывающий дискомфорт.

– Я справлюсь сама, сенсей, – Суо неловко ведёт плечами, по-доброму улыбается, дотрагиваясь озябшими руками до волос Айзавы, и, не встречая никакого сопротивления, аккуратно приподнимает их, чтобы убрать с лица. – Лучше передохните немного.

– У меня нет на это времени, – Нико не знает, волнуется ли он, но голос уже не слышится таким пустым и безразличным, а даже отдаёт оттенком бережной обходительности. Особенно ярко это слышится, когда герой неспешно добавляет многообещающее: – Сейчас нет.

Рассеивающийся плафонами простецкой люстры свет во всей красе демонстрирует крайнюю потребность мужчины в передышке, пусть даже не самой долгой: на бледном от усталости лице выделяется, как никогда раньше, синева под покрасневшими от недосыпа глазами.

– Если есть время возиться с моими ранами, – Суо стаскивает со своей растрёпанной белокурой косы резинку и аккуратно собирает густую, тёмную копну волос Айзавы в низкий хвост, слабо перетягивая его тонким жгутом. – Значит есть время и подремать чуть-чуть. – она незаметно втягивает в лёгкие приятный аромат мужского парфюма, которым теперь пахнут и её пальцы, а затем в шутливой манере риторически интересуется: – Или вы хотите, чтобы я легла рядом и проконтроллировала, чтобы вы отдохнули как следует?

Нико почти смеётся – она не задумывается о том, что может последовать за этим неосторожным вопросом. Ей даже почти не удивительно чувствовать лёгкую тень разочарования от того, что эта несмешная шутка никогда не станет рассматриваться, как серьёзное предложение.

Но такое срабатывает только с теми, кто ментальным возрастом помладше, чем преподаватель в Юэй.

– Ты это сделаешь, если я скажу, что хочу?

Суо понимает слишком запоздало: в разговорах с Айзавой нужно быть как можно осторожнее с любыми, даже самыми безобидными, словами.

Хотя бы потому, что он профессиональный герой.

Каждого, кто сделал когда-то выбор в пользу этой профессии, смерть вполне способна забрать сегодня, завтра или даже вчера: для подобных сомнительного рода ребячеств априори времени не существует.

Нико может смеяться сколько угодно.

Но в конце концов ответ у неё будет один, неизменный.

– Сделаю.

И пускай первооткрыватель волшебного зверя – «общественной морали» – крутит в гробу свои испепелённые временем кости сколько душе угодно.

xii. Lights – Magnetic Field.

Кажется, что от шутливого предложения до действительного поступка проходит, как минимум, несколько часов.

На деле же минует не больше одного. Просто время тянется густой, просахаренной вдоль и поперёк, патокой – нестерпимо долго и почти нудно.

Суо не видит, что там творится за плотно зашторенными окнами, но хорошо слышит в дребезжащей тишине, как погода снаружи продолжает изгаляться проливным дождём, воющим ураганом и тяжестью угольно-чёрных, почти грозовых туч.

Она на мгновение замирает с пустым, совершенно инертным взглядом, направленным на тёмную, тяжёлую драпировку гардин, и сумбурно вздыхает, прикладывая руки к голове и слегка ероша пальцами тёплые после горячего душа, потемневшие от влаги локоны: ноющими пульсациями боль мечется от затылка к вискам и обратно, делая шум дождя за пределами дома совершенно невыносимым.

Нико на самом деле не любит такие тучные, смурые дни, которым в году отводится целый сезон. Противно всё время чувствовать влагу, которой пропитан воздух, и слышать стук капель по земле.

– Высуши волосы, прежде чем спать ложиться, – хмуро напоминает Айзава откуда-то из-за компьютерного монитора, монотонно бренча по кнопкам клавиатуры и периодически разбавляя этот стук клацаньем мыши.

– Мне и так нравится, – Нико бесшумно скользит к рабочему столу и любопытно заглядывает мужчине через плечо. – Не волнуйтесь, здесь тепло, так что я точно не заболею.