Поэтому и подскочил, как ошпаренный, окончательно приходя в себя и возможно даже трезвея. Слава богу, на прикосновения она была ещё тёплой, да и пульс хоть какой-то, но всё-таки прощупывался. Уже относительно неплохо, хотя мне не стоило никакого труда набрать нужный номер телефона и разобраться со всей этой геморройной ситуацией давно проторенным способом. Вместо этого я какого-то лешего пошёл в ванную, но не для того, чтобы обмыть себе член и живот от уже запёкшейся на них крови, а взять оттуда банный халат и полотенце для рук. И, конечно же, и то и другое были ослепительно белоснежного цвета, как какая-то циничная насмешка или издёвка.

Хотя, сейчас мне было на всё на это глубоко посрать. На данный момент меня волновали куда более приоритетные проблемы. Но и ответить на вопрос из-за чего я больше всего переживал или волновался тоже было несколько сложновато. Скорее злился. И очень сильно. Причём не знаю, на кого больше.

А ведь и вправду мог только позвонить куда нужно. Тогда почему не позвонил? Почему сам повёз её почти в ближайшую больницу, связываясь по дороге с нужным там человеком? Наверное, я уже никогда не отвечу хотя бы самому себе на все эти дурацкие вопросы. Потому что вполне себе очень даже скоро, в один из ближайших часов их назойливые атаки по голове (или в голове) попросту оборвутся и заглохнут в вечной немоте. Когда почти уже на рассвете я буду стоять у изножья больничной койки в одиночной палате премиум-класса и задумчиво, исподлобья глядеть в обескровленное личико всё ещё спящей Юлии Русиновой, прокручивая в памяти события уже прошедшей ночи и связанные с ними планы на ближайшее грядущее. О, да. Неизбежного грядущего.

– Не переживайте. С ней всё будет хорошо. Только придётся немного подождать, чтобы всё затянулось и зажило. И бесплодия от такого вообще никогда не бывает.

Громкий шёпот заглянувшей в палату дежурной сестрички вывел меня из очередной прострации и даже заставил иронично усмехнуться в ответ.

– О последнем я как-то и не задумывался. Но спасибо за соучастие.

– К тому же это не послеродовые разрывы, уже через пару дней и боли не будет чувствовать. И швы сами рассосутся, без надобности снимать их в больнице. Две недели максимум и будет вертолётить, как ни в чём ни бывало. Ну и… всё такое.

Догадаться, что значило “и всё такое” под подмигивание одним глазом было не так уж и сложно.

Удивительно другое. Почему я до сих пор торчал и в этой больнице, и в самой палате. Хотя, нет. Уже не удивительно.

– Значит, её можно уже будет забрать уже сегодня? – как-то вылетело из головы ещё после операции спросить об этом прямо у хирурга. Наверное, я просто об этом тогда не думал. А теперь, как выяснилось, о чём-то другом уже и думать не мог. Только, блядь, об этом!

Юля

Говорят, лучшее лекарство – это сон. Только, оказывается, не всегда. Не всегда, просыпаясь, чувствуешь себя хорошо выспавшимся и отдохнувшим, бодрым и обновлённым. Бывает совершенно обратная всему перечисленному противоположность, когда уже проснулась, но не хочешь открывать глаз. Потому что боишься. Потому что ощущение придавленности невидимым грузом никуда исчезать не собирается, а первые симптомы подсознательного страха уже царапают по нервам сигнальными звоночками о приближении (или даже близости) чего-то очень плохого и неминуемого.

Может поэтому я не хотела так скоро разлеплять затёкшие, будто налитые свинцом веки. Хотя во рту дела обстояли ещё хуже. Про всё тело, правда, ничего определённого сказать не могла, оно пока ещё пребывало в спасительном коконе анестезирующего сна, а вот всё остальное – эмоциональное состояние, острое нежелание просыпаться окончательно, как и не вспоминать что-либо из недавнего прошлого – этим приложило весьма неслабо и конкретно так. Настолько неслабо, что даже комок поперёк горла встал с необъяснимым порывом захныкать или всплакнуть. В общем… очень хреновое и состояние, и ощущения. Такое, мать его, хреновое, что захотелось заново провалиться как можно поглубже либо в сон, либо в полное бесчувствие и беспамятство. Лишь бы не открывать глаз и не давать воспоминаниям полную свободу действий.

– Ты же уже не спишь, зачем притворяешься? – а вот это точно самое последнее, что бы мне хотелось сейчас услышать ещё и под таким тяжеловесным гнётом убийственного самочувствия. Знакомый, подрезанный сиплой хрипотцой мужской голос, от звучного баритона которого моментально холодели все внутренности и отнимались все мышцы во всём теле.

Естественно, после такого сложно не разомкнуть глаз именно на рефлекторном порыве, перед этим непроизвольно дёрнувшись от выстрелившего по нервам и сознанию леденящего душу ужаса. Я бы, наверное, и вскрикнула, если бы не сухой ком в глотке.

Теперь хотя бы понятно, откуда меня до этого царапало столь странным чувством, будто за мной кто-то пристально наблюдает. Теперь я и сама видела эти чёртовы глазища прямо перед собой, всего в паре метрах от своего лица – чернющие, жгучие и такие пристально въедливые, что даже дышать становилось невмоготу. Будто и вправду в тебя смотрит-заглядывает сама Бездна.

Господи… Неужели это всё по-настоящему? Я действительно не сплю и… те кошмары, что так настырно продираются сейчас из временного забытья вовсе не сон и не бред воспалённого воображения? А всё это?..

– Где я? – вполне резонный вопрос и самое первое, что слетает в таких случаях с языка, когда начинаешь на бешенной скорости возвращаться в окружающие пределы реальности и воспринимать происходящее на правильных инстинктах самосохранения.

Само собой, я ничего вокруг себя не узнавала, если не считать стоявшего напротив мерзавца-насильника, вальяжно и по-хозяйски опирающегося своими гладиаторскими ручищами об изножье одноместной кровати. Правда, в этот раз на нём уже красовалась джинсовая рубашка на выпуск, но всё с тем же набором цепочек и кожаных шнурков под серебряные кулоны и подвески из полудрагоценных камней, тех самых, что были на нём ещё в клубе. И свою львиную гриву аккуратно собрал и стянул на затылке в тугой пучок, как тогда… ночью… Наверное, успел и отмыться, и надушиться тем своим жутко стойким парфюмом.

Только какого ему теперь от меня надо? Что-то не выглядит он на раскаивающегося преступника, которому срочно понадобилось отпущение грехов. Или как раз, наоборот, решил на прощанье припугнуть, чтобы не вздумала обращаться в правоохранительные органы или трезвонить на весь мир об изнасиловании? Не хватает лишь для полноты всей картины того остро заточенного ножичка в его расслабленной ладошке.

– В больнице. В вип-палате. Оплаченной, естественно, мной. – как информативно. Может ещё поблагодарить его за столь щедрый жест?

– В больнице? П-почему?..

Неужели он меня успел пырнуть или порезать? Тогда почему я ничего такого не помню? Хотя, по правде говоря, лучше бы я вообще ничего не помнила. И не чувствовала. Хотя бы того же разрастающегося с каждой пройденной секундой ужаса, от которого меня начинало трясти не менее сильно, чем под оглушающим градом атакующих воспоминаний. Ещё немного и точно разревусь и, наконец-то, блевану. Было бы чем.

Попытка осмотреть себя хотя бы взглядом, была прервана ироничным голосом моего щедрого мецената.

– Тебе зашивали влагалище. Так что несколько дней будешь ощущать там болезненный дискомфорт, но вроде как не сильный. Зажить всё должно где-то за пару недель, по крайней мере, швы к тому времени уже рассосутся.

Ни хрена себе заявочки! У меня даже челюсть отвисла и дар речи напрочь пропал. И всё это на фоне тех убийственных ощущений, которыми меня и без того прикладывало – от воспоминаний, от полного осознания, где я и что со мной сделали этой ночью и, конечно же, от близости этого мерзавца.

Говорить о таких вещах с таким… бездушным пофигизмом? Как будто всего лишь обсуждает сегодняшнюю погоду.

– Не переживай. Всё остальное целое, включая промежность и анальный сфинктер. До второго я так и не добрался… хотя на первых парах и мелькала мысль.