Внезапно он начал думать о своем отце — точнее, о том, кто его отец. Почти двадцать лет жизни Джон считал себя сыном Эддарда Старка, пусть и незаконнорожденным. Он знал, что в нем течет его кровь, был похож на него лицом. Он подражал ему, обожал его, восхищался им, он был для него примером. И все это рухнуло в один день, когда он узнал, что Нед Старк был ему не отцом, а дядей, что он лгал ему всю жизнь, пусть и ради его блага, и что кровь Старков в жилах Джона не от него, а от его сестры. И, самое главное, что его отец — Рейегар Таргариен, принц Драконьего камня. И сам он Таргариен. Даже имя, привычное ему с детства, ему не принадлежало, оно было не более, чем маскировкой, призванной спрятать его от мести Роберта Баратеона и холодной расчетливости Джона Аррена. Что ж, с этим Нед Старк справился, но Джон, узнав правду, еще долго лелеял в душе обиду. А самое противное — он продолжал считать себя бастардом, несмотря на эти рассказы о тайном браке его родителей, но теперь он ощущал себя сиротой гораздо сильнее, чем в детстве, когда у него не было только матери. У него словно бы выдернули землю из-под ног. Раньше он мог опираться на что-то — на Север, на Винтерфелл, на свою любовь к «отцу», «братьям» и «сестрам», детские воспоминания — теперь это все развеялось как дым, а что взамен? Башня в скалистых горах, мужчина и женщина, предавшие других мужчину и женщину, и война, залившая страну кровью. И он — как итог всего этого. Джон не говорил об этом ни одной живой душе, но в конечном итоге, именно это и стало главной причиной для того, чтобы надеть корону и сесть вместе с Дени на Железный трон — попытка искупить все то зло, что невольно принесли Семи Королевствам его родители.

Труднее всего было с Дейенерис. Когда он узнал, что делил постель с родной сестрой отца, его охватил ужас и стыд. Он помнил, как твердил ей, что они не должны больше, что это кровосмешение. Дени не понимала — да и как она могла понять, она, выросшая с мыслью, что выйдет замуж за брата, воспитанная на историях о бесчисленных королях-драконах, вступавших в брак со своими сестрами? А он смотрел на нее, и в глазах у него все двоилось — он видел и свою тетку, родственницу, которую нельзя любить, как любил он, хотеть, как хотел он — и свою возлюбленную, свою Матерь драконов, свою будущую жену. В конце концов, он убедил себя в том, что это его долг, их долг, но на самом деле — есть ли смысл врать себе теперь, когда Дени ушла к своим предкам? — он просто пошел на сделку с совестью, он позволил страсти взять над ним верх, уболтав себя словами об искуплении и долге перед страной.

Так чьим же сыном он был, накрывая в септе ее плечи своим плащом — Рейегара Таргариена или Эддарда Старка? А когда сидел на Железном троне, отдавая приказы и оглашая приговоры, и вспоминая Большой зал в Винтерфелле? А сегодня днем, когда, задыхаясь от страсти, обнимал и целовал Лианну Мормонт — чья кровь была в нем сильнее? И самое главное — есть ли у него выбор, или он обречен на судьбу, заложенную в него теми, кто его зачал?

Джон заснул на рассвете, так и не найдя ответа ни на один из своих вопросов. И весь следующий день он думал над ними, так что не сразу заметил, что Лианна исчезла — он не видел ее ни утром, ни днем, ни во время ужина в Большом зале. Это же повторилось на второй день, и на третий. На вопрос Джона сир Мертон, продолжавший свои попытки развлекать его, ответил, что его невеста так погрузилась в предсвадебные хлопоты, что у нее нет времени ни на что другое, и что его милость, ввиду их старой дружбы, извинит его. Джон понял, что его избегают, и горько усмехнулся про себя — у Лианны воля была сильнее, чем у него. Но вечером на третий день он обнаружил в своей спальне посередине постели клочок пергамента со спешно нацарапанной на нем фразой: «В старом хлеву, как взойдет луна. Прошу вас». Джон бросил записку в камин, но рука его дрожала — он сам не знал, отчего.

В овине пахло сеном и овцами, соломенная труха кружилась в воздухе, медленно опускаясь на руки, на одежду, на волосы. Джон стоял в углу и ждал, ощущая внутренний подъем и странную лихорадочную радость. И хотя он знал, что его любовь не имеет будущего, и что через несколько дней Лианна Мормонт станет Лианной Мандерли, сейчас эти мысли только делали предвкушение счастья еще более острым. «Я дурак», — в очередной раз подумал король — «Влюбленный дурак». Все это — встречи в темноте, аромат тайны и ожидание, которое затмевает само событие — было более прилично юнцу, чем зрелому мужчине. Но он ничего не мог с собой поделать — при одной мысли, что Лианна вот-вот войдет сюда, и они смогут побыть наедине, внутри у него все начинало плясать от радости.

Она вошла тихо, но он сразу же повернул голову на звук. Девушка откинула капюшон плаща, делавшего ее невидимкой, и фонарь осветил ее лицо, бледное и усталое. Они стояли молча, не делая попытки приблизиться друг ко другу. Джон все же не смог сдержать радостную улыбку, но, когда, вместо того, чтобы улыбнуться в ответ, Лианна только покачала головой, а затем вдруг всхлипнула, улыбка погасла.

— Мне не следовало приходить сюда — прошептала она и подошла ближе. — Я думала, что за эти дни мне станет легче, что смогу перебороть себя, смириться, найти утешение в том, что каждый из нас исполнит свой долг… Но я не могу — она вновь горестно покачала головой. — Все мои мысли, все мечты, все желания — только о тебе, днем и ночью, неважно, вижу я тебя или нет, и ничего не помогает подавить их. Но, кажется, я нашла один способ. — Тут Лианна улыбнулась и посмотрела Джону в глаза, и у него по спине пробежал холодок — столько безумного отчаяния было в этом взгляде, что он начал колебаться. Много ли толку в его праведности и долге, если из-за него страдает женщина, без которой он никогда не сможет быть по-настоящему счастлив и жить полной жизнью? Травинка, медленно кружась, опустилась на ворот ее платья, совсем рядом с шеей, напоминая ему о том, как совсем недавно ее кожа теплела под его поцелуями, и ему мучительно захотелось снять ее.

Лианна — ее имя звучало сладко, как первый весенний дождь, и Джон впервые в жизни каким-то краем души, неведомым ему доселе, начал вдруг отдаленно понимать, что двигало его отцом — отцом по крови — который забыл и честь, и гордость, и брачные клятвы в объятиях другой северной красавицы. Он унаследовал эту тягу, эту слабость, которая даже теперь толкает его совершить бесчестный поступок, который может сломать жизни им обоим. Так стоит ли удивляться тому, что женщина, от одной близости которой в нем все дрожит и полыхает, носит одно имя с его матерью?

Она глубоко вздохнула, словно решаясь на что-то, и продолжила:

— Я хочу попросить тебя об одной вещи.

— Я сделаю все, что в моих силах, если это хоть немного уменьшит твою боль, от которой ты страдаешь по моей вине.

— Выдай меня замуж.

— Что?

— Выдай меня замуж — повторила она — ты король, здесь нет никого выше тебя по положению, кому как не тебя положено быть моим посаженным отцом! Ты знаешь меня с детства, все это только одобрят.

— Ты не понимаешь, о чем говоришь.

— Нет, Джон, это ты не понимаешь. Я не смогу забыть тебя или разлюбить — никогда. Но, если ты сам вложишь мою руку в руку Мертона Мандерли, это будет конец –как последняя милость.

— Я не могу. Это жестоко, ты не знаешь, о чем меня просишь!

— Но ты обещал — в голосе девушки зазвучало отчаяние — ты сказал, что сделаешь все, чтобы облегчить мою боль, а теперь отказываешься!