- Ублюдки! Гребаные ублюдки! Чтоб вам всем сгореть в седьмом пекле! За что? За что? За что вы… - последний крик захлебнулся отчаянным воем, который он попытался подавить, затолкать в себя, но крик комом засел в груди. Ком рос, дышать становилось все тяжелее, он глотал и ловил ртом воздух, но вой победил. Сандор Клиган рухнул на колени, и, судорожно, толчками, а потом во весь голос – зарыдал.
Уткнувшись лицом в землю, Сандор ощущал, как его боль льется как кровь из открытой раны и впитывается в холодную полужидкую грязь, а на ее место приходит покой – но не тот мертвенный полусонный покой, в котором он жил последние три года, а какой-то другой. Он перевернулся на спину и позволил дождю смыть со своего лица грязь и слезы. Потом поднялся, попробовал кое-как отчистить грязь со своей одежды, но, убедившись, что это невозможно, махнул рукой и неторопливой, но легкой походкой зашагал обратно в город.
Старуха терпеливо ждала его, сидя на козлах. При виде своего возницы она только недовольно поджала губы, но ничего не сказала – как и все на Тихом острове, она его побаивалась. Раньше его это злило и радовало одновременно, теперь ему было все равно. Когда паром с легким стуком причалил к маленькой пристани на острове, Клиган, не глядя по сторонам и не отвечая на приветствия, быстро прошел мимо септы, амбаров, конюшен и других строений к своему домику, стоявшему на отшибе. Войдя внутрь, он захлопнул за собой дверь, запер ее на засов, достал из укромного места мех с вином. После того, как он залпом осушил его наполовину, голова прояснилась достаточно, чтобы он был способен думать.
Санса жива. Это было невозможно, как восход солнца на западе, но, тем не менее, это была правда. Услышанная в таверне история была слишком правдоподобной и содержала слишком много подробностей, которых человек, не знавший ее, не смог бы выдумать – к тому же, он сам не мог назвать ни одной причины, по которой этому недомейстеру было бы выгодно соврать. Сандор расхаживал по маленькой комнатушке, точно зверь в клетке, пытаясь уложить в голове эту безумную, невозможную правду и не дать боли, которую она с собой принесла, лишить его разума как в тот раз, когда ему сказали, что Санса мертва.
Несмотря на все усилия, внутри него бушевала буря: в одно мгновение его корчило от боли, в следующее – глаза застилало кровавой пеленой гнева, и тут же его начинали пронзать ядовитые иглы ревности. Его Санса, его Пташка живет в столице или в Винтерфелле роскошной беззаботной жизнью знатной леди, каковой она всегда и была. Да и может ли он теперь называть ее своей? По словам кандидата, она собиралась вступить в новый брак – а это значит, что верховный септон признал ее вдовой и освободил от обетов, которые она когда-то дала ему перед алтарями Отца и Матери. От этой мысли боль снова стала настолько невыносимой, что Сандор несколько раз саданул кулаком о прочные бревенчатые стены. Содранные костяшки кровоточили, но телесная боль отвлекла его от душевной, и он вновь и вновь заставлял себя думать и размышлять о том, что ему делать теперь.
Может быть, ему отправиться в Винтерфелл и там перед всеми предъявить на нее свое право – право мужа? Посмотреть, что она при этом почувствует – радость, восторг – или страх и тоску, и все же заставить ее покориться? Но мысль о мести владела им недолго – даже не зная ничего о нынешней Сансе, теперь он гораздо лучше знал себя самого, и ему не нужна была покорность из чувства долга или от безысходности, покорность, внутри которой зреет ненависть и отвращение. А что, если – от этой мысли снова накатила боль – что, если она просто разлюбила его? Или того больше – не любила никогда? Была привязана, была довольна им как любовником и защитником – но не любила? Поэтому, подождав достаточно долго, чтобы все приличия были соблюдены, она устроила так, чтобы его объявили мертвым, а теперь радостно предвкушает турнир, на котором лучшие рыцари и лорды Семи королевств буду сражаться за ее благосклонность.
Сразу за этой мыслью Клиган ощутил внутри противный липкий плевок страха. Ему было насрать на любые указы королей и септонов, главное – это ее сердце, и что ему делать, если оно больше не принадлежит ему? А что стало с его сыном? Парень о нем не упомянул. Возможно ли, что та девка и Мизинец по крайней мере в этом сказали ему правду? А если нет – и ребенок жив, то, выходит, его будет растить чужой мужчина как сироту? Что же ему делать? Может быть, поговорить со Старшим братом? Но к этом он был не готов — во всяком случае, сейчас. Нет, ему нужно подумать самому, прежде чем вываливать все это на старика.
Сандор поскреб пальцами шрамы и с размаху рухнул на узкую постель — она скрипнула под его весом. Какое-то время он тупо смотрел в потолок, а затем огляделся. Как так вышло, что он застрял здесь на три года неизвестно зачем? На самом деле, он, конечно, знал, зачем: ему нужен был смысл. Что-то, ради чего стоит жить. Смерть Григора уничтожила цель, которую он лелеял многие годы, но дала другую — ускользнуть из-под власти Ланнистеров, уберечь Пташку от их жадных хищных лап — но и этого он не достиг, хуже того — он потерпел поражение, хотя теперь муки совести в нем сменились лютой злостью и гневом на тех, кто солгал ему и превратил его жизнь в пытку. Потом на Стене он увидел новую цель — умереть, но умереть с пользой. Он не умер и долгое время считал это неудачей, очередным поражением, но действительно ли он всей душой хотел умереть тогда? Разве что в первые несколько лун после смерти Сансы и его ребенка — мнимой смерти, напомнил он себе в очередной раз — когда боль была настолько сильной, что смерть представлялась избавлением, тогда она почти превзошла ту боль, которую подарил ему старший брат, сунув головой в камин. Теперь ему опять было больно, и Сандор уже знал, что от такой боли средств не бывает, кроме одного — уничтожить ее причину.
Но как? Он снова и снова возвращался к этому вопросу. Он может воскреснуть из мертвых, может предъявить свои права на землю, замок, титул и женщину, отданную когда-то ему в жены, но, если сердце Сансы больше ему не принадлежит, толку от этого всего будет не больше, чем от куска дерьма. И что ему делать тогда? Впрочем, эти вопросы могли и подождать – гораздо важнее было решить, что ему делать прямо сейчас, потому что бездействие – и это он тоже понимал – очень скоро обернется для него пыткой едва ли не худшей, чем эти годы, когда он ежедневно и ежечасно заставлял себя жить в то время как единственная любовь его жизни умерла.
Сандор снова начал ходить по своему домику взад-вперед, но теперь уже более спокойно – размеренные повторяющиеся движения помогали ему думать. Посторонний наблюдатель мог бы увидеть, как он то хмурится, то криво усмехается, то покусывает ноготь большого пальца – но здесь никого не было, и, после того, как Клигану показалось, что он уже протоптал борозду в каменном полу, – решение было найдено. Оно было несовершенным, и он подозревал, что может пожалеть о нем, но, теперь уже было поздно сомневаться и колебаться. Как будет, так и будет – что толку сейчас изводить себя мыслями о будущем. Один хороший урок на Стене он усвоил – не думать о завтрашнем дне, пока не увидишь рассвета, а значит, все, что остается – постараться не сдохнуть сегодня. С этими мыслями он вздохнул, вышел из домика и отправился ужинать – в животе урчало просто зверски.
========== Глава 2. Пяльцы ==========
Леди Санса Клиган сидела у окна своего солярия и, чуть повернув голову, молча любовалась Джейни, мерным голосом читавшей вслух «Возлюбленных королевы Нимерии». В далеком прошлом подруга ее детства, самая близкая и задушевная, теперь Джейни была ее наперсницей, компаньонкой – и по-прежнему подругой, хотя прежняя детская откровенность и непосредственность их дружбы осталась в прошлом. Они обе слишком много пережили, и взаимная сдержанность была знаком не отчуждения, но деликатности. Вопреки пыткам и пережитым лишениям, Джейни была если не самой красивой, то одной из самых очаровательных женщин в замке – стройная фигура, тонкая талия, не испорченная родами, высокий рост, густые и блестящие каштановые кудри, которые прикрывали выжженные проплешины на голове. И все же она отказывала всем, кто предлагал ей замужество, хотя таких находилось немало – все знали, что леди Винтерфелла даст за ней хорошее приданое.
