— Всем, кто стоит на ногах и может сражаться — собраться и построиться, думать будем потом, а пока битва еще не окончена. За мной!

Он повел их на звук битвы, стараясь выкинуть из головы все мысли о том, что видел только что, сейчас его дело — сражаться, а не думать, мысли будут мешать, и через несколько мгновений он уже снова колол, рубил, и громкой руганью приказывал своим не лениться, не отставать и убивать ублюдков пока сил хватит. Драконы появлялись то там, то тут, оставляя после себя полосы выжженной земли, но мертвецы все никак не кончались, на место сгоревших приходили новые, ступая полусгнившими ступнями прямо по кучкам пепла, в которые превратились их соратники. Впрочем, люди теперь воспряли духом и сражались с еще большим напором и яростью.

Наконец Сандор заметил, что напор войска мертвецов стал ослабевать. То ли драконы пожгли большую часть из них, то ли они добрались до Белых ходоков и начали уничтожать и их — он не знал, рассуждать было некогда. Зато он знал, что сейчас — один из самых опасных моментов сражения, когда люди, видя проблеск близкой победы, расслабляются, и тогда она может обернуться ловушкой и поражением.

— Не расслабляться, ублюдки! Держать натиск! — хрипло проорал он, не оборачиваясь.

— Милорд, ходоки! Они совсем близко! — он посмотрел в сторону, откуда шел голос. Это был мальчишка из рекрутов, тех, что он лично гонял по учебному двору Черного замка. Он подбежал к Сандору, куда-то показывая и одновременно стал тянуть его в другую сторону. Сандор отбросил его руку, чтоб не мешал, но посмотрел, куда показывал. — Действительно, в их сторону двигался еще один отряд живых мертвецов, но теперь у них был предводитель — один из Белых ходоков ехал на мертвой лошади, из распоротого живота по земле волочились черные веревки кишок. В руке у Ходока было белый ледяной меч. «Вот и все» — со странным спокойствием подумал Сандор. Он выпрямился, переступил ногами, чтобы чувствовать себя увереннее, и крепче сжал меч в руках. Ходок медленно соскользнул с лошадиной спины и двинулся ему навстречу.

***

Джон вошел в трапезную, которую превратили в лазарет для раненых. Помещение, которое всегда казалось ему большим, теперь выглядело маленьким из-за того, что его битком набили телами раненых и умирающих. И, несмотря на холод и открытые окна, здесь стояла вонь от гноя, крови и испражнений. Сэм с несколькими помощниками все время переходили от одного к другому, ни на миг не останавливаясь. Под глазами Сэма — он заметил — залегли черные круги, и толстяк-мейстер даже как будто немного похудел. Неудивительно — на Ночную битву вышло столько людей — все черные братья, что остались, вольный народ, северяне из Дара и других мест, сбежавшие на Стену от одной войны, и попавшие на другую, воины королевы Дейенерис (даже про себя он еще не решался называть ее Дени, как подсказывало ему сердце) — что даже при огромных потерях количество раненых было невероятным. И, конечно, он понимал, что еще до рассвета большая часть этих людей, несмотря на все усилия Сэма, его помощников, врачевателей из лагеря Дейенерис и просто сердобольных женщин, которые тут же подтыкали одеяла и подносили раненым чистую воду, умрет. Их тела с честью сожгут на огромном погребальном костре, какого Север не видывал — возможно, уже лишняя мера предосторожности, но такие обычаи, взращенные опасностью, будут жить еще века после уничтожения Короля ночи и его войска мертвецов. Жаль только, почти никто этого не увидит, и тысячи тысяч людей по всем Семи королевствам будут жить в мире и покое, не зная, от какой опасности их спасли те, кого они назвали бы наемниками, евнухами и одичалыми.

Оглядевшись, Джон отвлекся от размышлений и вспомнил, зачем он сюда пришел. По его настоянию, Клигана поместили в небольшой отдельной комнатке одного –неслыханная роскошь. Но он чувствовал, что слишком многим обязан этому человеку и теперь, когда он почти достиг своей цели, он хотя бы заслуживал того, чтобы умереть в тишине и покое. Сжимая рукоять Длинного когтя и кивая в приветствии лежащим чуть ли не вповалку мужчинам, юношам и старикам, а иногда и женщинам — Джон прошел мимо и вошел в каморку, плотно затворив за собой скрипучую дверь.

Сандор Клиган умирал, и знал это. Несмотря на усилия пухлого суетливого мейстера и маковое молоко, боль не оставляла его, а волны забытья каждый раз накатывали все сильнее, и все труднее было открывать глаза, дышать, глотать воду и еду, просто думать. Ну и насрать. Ему все равно. Что за жизнь у него была? Короткая и полная ненависти. Только одно светлое пятно в ней было — Санса, его Пташка, по неведомой прихоти богов доставшаяся ему. Мысль о Сансе вызвала острое сожаление — он подвел ее. Не увез от Ланнистеров, не защитил от Братства без знамен, не уберег. В глазах защипало. В другое время он устыдился бы своих слез, но на пороге смерти это уже не имело значения.

И все же — хотел ли он умереть сейчас, вот так? Клиган задумался, и понял, что — нет, не хотел. Он ненавидел свою жизнь, и последние два года стремился к смерти так отчаянно, словно она была его возлюбленной — но умирать не хотел. Он тридцать лет прокоптил небо, не смог убить брата и не защитил единственного человека, который был ему дорог — и все равно не хотел умирать. А придется. Что ждет его там, за порогом, откуда не возвращался никто, кроме Джона Сноу? Тот так и не сказал, каково это — быть мертвым. Существуют ли семь преисподних и семь небес, о которых твердят септоны? Есть ли Отец и его суд, и, если да, какой приговор он вынесет Сандору Клигану? Ему было бы плевать на все эти рассуждения, если бы не одно — он был бы готов поверить в любое учение, если бы ему пообещали, что после смерти он встретит Пташку, и сможет попросить у нее прощения за все. Это, пожалуй, было единственное, ради чего он был готов желать себе умереть поскорее.

Его размышления прервал стук двери. Джон Сноу, как всегда хмурый и как всегда в черном, вошел в комнату и сел на колченогий табурет рядом с кроватью. Вслед за ним в комнату ввалился толстый мейстер, как обычно, со смущенным лицом и красными пятнами на щеках.

— Предупреждаю тебя, Дж… то есть, ваша милость — ему нельзя много говорить. И вообще лучше не разговаривать. Разговор отнимает силы.

— Я понял, Сэм. Не бойся, я не собираюсь его утомлять. А теперь оставь нас одних.

Мейстер со вздохом покачал головой, но выкатился прочь, не забыв, к счастью, закрыть за собой дверь.

Двое мужчин долго смотрели друг на друга, ничего не говоря. Первым заговорил Джон:

— Мне жаль, что ты умираешь, Клиган.

— А мне нет.

— Я знаю.

— Что значит «ваша милость»?

— То, что я теперь король Вестероса.

Клиган удивленно приподнял брови, и губы Джона тронула невеселая улыбка.

— Я никуда не спешу.

— Зато я спешу. Если коротко — моим отцом был принц Рейегар, и я имею право на Железный трон.

— Какой удар для этой белобрысой с ее тварями.

— Мы поженимся и будем править вместе.

— Не слишком у тебя веселый вид для жениха.

— Сам не знаю. Столько всего свалилось в одночасье — в голосе Джона зазвучала растерянность, маска невозмутимости исчезла.

— Ничего. Ты справишься. Только не надейся, что я буду называть тебя «ваша милость» и кланяться.

Джон только хмыкнул. Они снова помолчали. Сандор начал злиться — зачем этот бастард, внезапно ставший королем, приперся к нему? Он только настроился, отбросил прочь все сожаления о всех тех годах, которые ему уже не суждено прожить, а теперь начинает чувствовать горечь и сожаление.