Клиган застал свою жену в солярии плачущей, и, увидев лежащую на полу полоску пергамента, все понял. Во рту стало сухо и противно, как будто он наглотался пыли, и осознание своего бессилия, как всегда, вызвало в нем ярость — бессильную, потому что злиться он мог разве что на самого себя за глупость и беспечность. Ему ли не знать, что в этом гребаном мире для них нет безопасного места — ни для нее, ни для него? И все же он позволил себе распустить сопли и расслабиться — точно пьянчужка, который хлещет чашу за чашей, стараясь забыть, что у него в карманах ничего нет. Теперь пришло платить, а его кошель пуст и тощ.

Заметив его присутствие, Санса подняла голову и посмотрела на мужа — и страх вместе с отчаянием на время отступили. Они выберутся — они должны, если не ради себя, то ради их будущего сына или дочери:

— Ворон принес письмо из Утеса.

— Что в нем?

— Мне придется вернуться. Очевидно, сир Киван недоволен тем, что его жена разрешила мне покинуть замок.

— Мне он тоже приказывает ехать?

— Про тебя ничего не сказано. — Грустно ответила Санса, и добавила с отчаянием в голосе — Сандор, мне нельзя ехать! Если они узнают о том, что я беременна, то тут же сообщат королеве, и тогда… я боюсь. Боюсь, что они что-то сделают со мной и с нашим ребенком.

— Зачем Серсее сдался наш ребенок?

— Затем, что я наследница Винтерфелла, а значит — и он тоже.

Пташка продолжала что-то объяснять, а внутри Клигана образовался склизкий ком. Наследство, мать его. Ледяная задница мира под названием Винтерфелл. Он даже не задумался об этом, в отличие от Сансы, и это напомнило ему о той пропасти между ними, которая вряд ли когда-нибудь исчезнет. Он, хоть и был ее мужем, защитником, любовником, и отцом ее ребенка — оставался внуком псаря, поднявшимся из грязи, не имеющим ни земель, ни титулов, ни денег, а Пташка, даже взяв его имя, оставалась леди из великого дома Старков, история которого уходила корнями в глубокое прошлое. Знакомое имя привлекло его внимание:

— Черная Рыба? Бринден Талли? А он тут причем?

— Ни при чем. — Санса смутилась. — Просто он говорил…

— Говорил? Ты что, виделась с ним? Когда?

— Еще в Утесе. — И добавила тише. — Мы встречались тайно в Ланниспорте.

— Вот значит как. Моя жена тайком ходит на встречи с врагами короны, а я ничего об этом не знаю. Хорошенькое дело, седьмое пекло.

— Сир Бринден — дядя моей матери!

— Ты до этого хоть раз видела его, Пташка?

— Нет, но…

— Тогда откуда ты знаешь, кто с тобой говорил? Какой-то старик подходящей внешности, который наплел тебе с три короба? Что еще он сказал?

— Он прислал мне свою брошь — я знаю, что это был он, ни у кого другого такой нет, мама часто мне рассказывала. Он предлагал мне сбежать ним и… и стать королевой Севера.

— И ты хочешь сказать, что отказалась от этого лестного предложения, чтобы оставаться женой нищего дезертира без будущего?

— Но ведь сейчас я здесь с тобой — ответила Санса растерянно, забыв все слова про то, что предложение сира Бриндена было безумием.

— Откуда я знаю, зачем тебе это надо? Может статься, эти мысли про наследство, про трон Винтерфелла все еще сидят в твоей красивой голове, а я — только подходящее временное убежище. Еще бы — со мной у тебя пока есть крыша над головой, еда, защита. Ты знаешь, что… — он сглотнул — ты знаешь, что значишь для меня, и не говори, что по ночам ты кричишь не от удовольствия. Очень удобно. Когда собака нужна — ее привечают, ласкают и кормят, когда не нужна — ее можно пнуть и выбросить на улицу, зная, что она всегда будет тебе предана.

В его словах звучало такое горькое разочарование, что у Сансы на глаза вновь навернулись слезы — теперь уже от стыда за себя. Ей нужно было что-то сделать и немедленно, иначе хрупкий мостик доверия и открытости между ними, который уже затрещал под тяжестью тайн и умолчания, рухнет совсем, а этого она не могла допустить.

— Сандор, я… я не знаю, почему не сказала тебе. Тогда я хуже знала тебя, это было давно, и…

— Ты не доверяла мне — с той же горечью в голосе перебил он. — Бьюсь об заклад, это было еще до того, как мы начали спать вместе. Так?

— Да — ответила она, потупившись. — Но теперь все изменилось. И я тоже.

Злость распирала Сандора изнутри, подбиралась к горлу как рвота, требовала выхода. Чего же проще — открыть рот, высказать жене все, что он сейчас думает о происходящем и о ней — а дальше что? Она снова натянет свои доспехи учтивости и превратится в мраморную статую, как будто между ними ничего нет и не было. А он снова окажется в той вонючей выгребной яме без единого глотка свежего воздуха, в которой сидел, до того как Пташка впорхнула в его жизнь. Поэтому он смолчал и просто ушел.

Сансе удалось застать его только поздно вечером, когда мальчик-слуга в ответ на вопрос сообщил ей, что «милорд» вернулся и сейчас в конюшне. Задыхаясь от волнения, она едва не побежала туда, и только неприятные ощущения в животе заставили ее идти медленно и спокойно. Ее муж стоял в стойле и при свете свечки, вставленной в подсвечник на стене, водил скребком по бокам лошади, и, внезапно, от вида его у Сансы сжалось сердце — от того, каким одиноким он выглядел, от собственной вины, от глубокой жалости к нему и к себе, от осознания, как сильно, оказывается, она влюблена в собственного мужа, и от страстного желания прекратить эту глупую ссору как раз тогда, когда им надо сплотиться против тех, кто хочет их разрушить их жизни.

— Сандор… — тихо позвала она, и он обернулся на звук ее голоса. На его лице она не видела ни той ярости, ни той злости, что когда-то так пугали ее, и, осмелев, шагнула ближе. — Сандор, мне очень жаль, что я не сказала тебе тогда про Черную Рыбу и его план. Я не доверяла тебе тогда, как сейчас, и за это я прошу прощения. Ты мой муж, ты нужен мне, и я люблю тебя. Пожалуйста, не оставляй меня одну.

Он стоял, тяжело дыша, глядя на Пташку, и слушал ее, боясь спугнуть неосторожным движением или словом. Но когда она начала извиняться, в нем что-то оборвалось. В пекло все, без нее ему нет жизни, пусть она хоть трижды ему не верит. Поэтому до него не сразу дошел смысл ее последних слов, а когда он, наконец, понял, то все гневные и злые слова, упреки и обвинения, как будто растворились в нем, но слова любви и утешения на их место так и не пришли, поэтому он просто подошел к ней, обнял и поцеловал.

— Не бойся, Пташечка. Я тебя им не отдам, мы что-нибудь придумаем. — Только на это его и хватило. И вообще, целовать ее ему сейчас хотелось гораздо больше, чем говорить.

У Сансы подкосились ноги от облегчения — Сандор простил ее, он больше не злится, все хорошо, а его поцелуи после недавнего страха разлуки и ссоры словно стали еще слаще и каждый из них обжигал кожу, и ей хотелось, чтобы он целовал ее еще больше, ох, особенно сейчас, когда его губы ласкают ее грудь совсем рядом с вырезом платья.

— Пташка — пробормотал Сандор, уже чувствуя, что одних поцелуев ему будет мало — Пташка…

Она не отвечала, только тяжело дышала ему в шею, сама распустила шнуровку спереди платья, и сама потянула вверх его рубашку. Сено, наваленное в углу конюшни, было мягким и пахло летом и сухими цветами, а кожа Сансы — розами и лимоном. Он вошел в нее резко, с хриплым стоном, и почувствовал ее зубы на своем плече, а потом — ее ответные движения, впился губами в ее шею, но, все же, помня, что надо быть осторожным и не придавить ее собой. Сладкое безумие все нарастало, кровь шумела в ушах все сильнее, женщина в его объятиях вцеплялась в него все крепче, стонала все громче и вместе с ним с такой же отдачей и яростью шла навстречу тому, что их ожидало.