Клиган слышал шаги Пташки сзади, но был слишком поглощен мыслями о свалившейся на него новости, и не обратил на них внимания. Поэтому, когда ее ладони вдруг скользнули по его бокам, а щека — прижалась к его спине, он вздрогнул, будто от удара и застыл, как охотник, который, заметив косулю, делается неподвижен, чтобы не спугнуть чуткое животное. Он слышал, как Пташка дышит с ним в такт, кожей сквозь ткань ее рубашки ощущал ее груди, а пальчики, так спокойно и расслабленно лежавшие у него на животе, пробуждали от принудительного сна все те сладкие и несбыточные мечты, которые он не мог окончательно подавить в себе. Если бы только она передвинула руки хоть на дюйм ниже… Повинуясь инстинкту, а не разуму, он осторожно накрыл ее руки своими и погладил от запястья к локтю и обратно. Ответом было нежное, но явственное прикосновение губ между лопатками. От волны удовольствия и возбуждения, которая поднялась в нем в этот момент, он едва не застонал. Чего бы он ни отдал сейчас за то, чтобы схватить Пташку, швырнуть на постель, сорвать с нее рубашку и выпустить на волю всю ту страсть, которая копилась в нем все это время. Но что-то удерживало Сандора, поэтому он только сильнее сжал маленькие женские ладони, лежащие на его животе, и, почувствовав, как они неторопливо ласкают его, с силой прикусил губу, чтобы хотя бы эта боль приостановила разгорающийся в нем пожар. Он почувствовал, что его плоть болезненно напряглась под тканью бриджей и не знал, сколько еще сможет продержаться.

Санса была напугана собственной смелостью. Эта сила, более мощная чем разум, чем страхи, чем правила приличия, чем все, что внушали ей с детства — сейчас она руководила ей. От легкой, но в то же время властной, мужской ласки Сандора дрожь внутри усилилась, и ей захотелось чем-то ответить на нее. Сила внутри — или это была часть самой Сансы, до этого дня неведомая ей самой? — подтолкнула ее слегка повернуть голову и поцеловать его спину между лопатками. Вкус этого поцелуя заставил пламя внутри разгореться еще сильнее, и теперь это была уже не дрожь, а вихрь, и он становился все горячее и захватывал все больше власти над ней. Все слабее сопротивляясь рождавшимся внутри нее желаниям Санса легко двинула пальцами, остро ощущая и жесткость волос, и твердость мышц под кожей, и то, как Сандор слегка вздрагивает от ее прикосновений. Ему нравится, поняла Санса — не умом и даже не сердцем, а чем-то другим. Она начала касаться смелее, скользнула рукой вверх, вбок, по кругу — а затем вниз, пока кончики пальцев не уперлись в край ткани.

Это немного отрезвило ее. Дальше начиналось неизведанное и запретное — та заповедная часть его тела, на которую она никогда не могла взглянуть без внутренней дрожи — не отвращения, а, скорее, любопытства, смешанного с опасением и стыдом за свой неприличный, как ей казалось, интерес. Но ведь с другой стороны, именно этот орган она принимала в себя и ощущала внутри собственного тела — что может быть ближе этого? Пальцы Сансы несмело двинулись ниже, и она услышала полустон-полувздох, вырвавшийся у ее мужа.

Седьмое пекло! Гребаные боги, должно быть, впервые услышали его молитвы. Пташка касается его члена. Расскажи ему об этом кто две луны назад, он бы побил этого засранца, а потом посмеялся над ним. Может быть, стоит дать себе пару раз в челюсть? Даже сквозь ткань он остро ощущал это легчайшее касание, и ничего так на свете больше не хотел, как того, чтобы она сделала это еще раз, и ничего так на свете не боялся в этот миг, как обернуться и дать ей увидеть свое лицо в этот миг. Клиган не смог сдержаться и застонал, не сдержался и во второй раз, когда почувствовал ее пальцы на завязках бриджей одновременно с еще одним поцелуем.

Санса будто была одновременно здесь, и как будто смотрела на себя саму со стороны — высокую молодую женщину в тонкой рубашке, которая прижимается к мужчине, целует и гладит его тело и… и раздевает его. При этом она четко и ясно могла бы описать в мельчайших подробностях все происходящее. В миг, когда ее руки потянулись к завязкам бриджей и она поняла, как они туго натянуты, жар снова окатил ее с головы до ног, огненный вихрь внутри раскалился до предела, а в голове мелькнула мысль: «Леди так себя не ведут», но это не остановило ее. Даже наоборот — подзадорило. «Моя мать, возможно, делала так» — от следующей мысли Сансе стало стыдно, словно она невольно увидела то, что ей видеть не полагалось, но деваться было некуда. А руки действовали сами по себе, как иногда бывало за рукоделием. Наконец, она справилась с узлами и на краткий миг задержалась, невольно задержав дыхание, узнавая, впитывая, присваивая то, что ощущала кончиками пальцев: жар, упругость и странную нежность того, что составляло принадлежность Сандора как мужчины. Затем она медленно скользнула ладонями назад, и, просунув их между тканью и его кожей, стянула оставшийся предмет одежды вниз, проведя руками по его бедрам. А что ей делать теперь?

Сандора захлестывало удовольствие, какого он раньше никогда не знал и даже не мог себе представить. Все было в десять, нет, в сто раз лучше его самых смелых фантазий, больше того — это вообще не походило ни на одну из них. Он переступил ногами, окончательно сбрасывая бриджи, и медленно повернулся к Пташке — она не убрала рук и теперь обнимала его за спину, а Сандор понял, что теперь его черед действовать. Взяв ее лицо в ладони, он поцеловал ее — откровенно, страстно, жадно, впервые вкладывая в этот поцелуй все, что хотел, и, когда он получил ответ — не менее пламенный, хотя и более скромный — внутри него загорелось белое пламя восторга. Санса смотрела ему в глаза, и он впервые видел в ее лице то, чего так долго ждал и на что втайне надеялся. Желание. Пташка хотела его, и на этот раз Сандору Клигану было плевать, почему. Его руки двинулись вниз по ее плечам — прижимаясь крепко, не пропуская ни одного изгиба, ни одной ложбинки, и вслед за руками соскальзывала вниз ткань. Мгновение — и вот она уже стоит перед ним совершенно голая, как и он перед ней. Теперь его руки пошли снизу вверх — от стройных бедер к треугольнику темно-рыжих волос между ними, по талии к налившейся груди, затем снова к шее и спине. Пташка, все так же обнимая его, теперь не стояла неподвижно, а подавалась навстречу его ласкам, и в миг, когда она выгнулась в его руках и глухо застонала, Клиган понял — пора, больше ждать не может ни он, ни она.

***

Санса не чувствовала, что впивается ногтями в и без того покрытую шрамами мужскую спину, что грудь ее зацелована до синяков, а искусанные губы покраснели и распухли, что ее стоны и вскрики вряд ли похожи на ее собственные полудетские представления о том, как леди подобает вести себя в постели. А Сандор не замечал, что его лицо перекошено, как у ребенка, который вот-вот заплачет, а со лба капает пот, и Санса слизывает со своих губ соленые капли. Сейчас он не был воином и убийцей, не был ее господином и защитником, не был более опытным, чем она, любовником. Только пленником, который, наконец, сдается на милость победителя; путником, изнемогающим от жажды, который наконец добрался до воды, и теперь жадно пьет ее, захлебываясь и проливая половину; беглецом, который всем телом вжимается в ненадежное, но единственное убежище, — и она обнимала его руками и ногами, отдаваясь целиком и полностью, и принимая все то, что он хочет дать ей в ответ.

Они словно погрузились в жидкое золото — жгучее, как пламя, ласковое, как материнские руки, неотвратимое, как морской прилив, властное, как ветер. Сияние было изнутри и снаружи, их страсть порождала его, и в то же время оно изменяло их самих. Не было больше Сансы, не было больше Сандора, не было детских страхов, неумения, ложного стыда, непонимания, разницы в возрасте и воспитании, не было масок и ширм, за которыми они прятались друг от друга. Не было даже прошлого и будущего — было только невозможно прекрасное Сейчас. И с каждым движением, каждым вздохом и ударом сердца оно все приближалось и приближалось, и когда оно наконец настигло их, то это было похоже на смерть — или на новое рождение.