— Ми-милорд… — От обиды у нее на глаза начали наворачиваться слезы, подбородок задрожал. — Я не знаю, чем обидела или разозлила вас, но я не хотела этого…

Сандор отшвырнул в сторону не желавший застегиваться пояс и подошел к ней:

— Конечно же, Пташка не хотела. Пташка старалась быть милой и послушной, щебетать красивые слова, как ее учили. Вот только не нужно мне все это. Не нужна милостыня из чувства долга. Уж лучше так сдохнуть. — С этими словами Сандор вышел из комнаты, оставив ее растерянной и огорченной.

***

Он еще не успел как следует разогреться, когда подошедший слуга оторвал его от учений и передал приказ сира Бенедикта явиться к нему не мешкая. Сандор успел только стереть пот со лба и отдышаться — слуга стоял над ним с кислым видом, и это раздражало. Его сейчас все раздражало, и больше всего — сознание того, что он прав, но что при этом его правота каким-то образом неправая, потому что обижает и огорчает Сансу. И что делать с этим, он не знал.

В комнате стюарда было холодно, но еще холоднее держался он сам. Сир Брум ждал Сандора, стоя у окна, и заложив руки за спину. Всякий, вошедший в комнату первым делом видел его лысую голову с клочками седых волос и мясистый затылок, в который врезался воротник дублета. На звук шагов он обернулся и смерил Клигана неприязненным взглядом:

— А, вот и ты. Садись — он кивком указал на стул — есть разговор.

Сандор сел, куда сказали, а старый рыцарь принялся расхаживать туда-сюда, как будто не решаясь начать, но, наконец, заговорил:

— Твой брат умер.

Сандор на это промолчал и не изменился в лице, но невольно напрягся.

— А сир Киван в отъезде. Пока его нет, я в ответе за замок и земли Запада. — он быстро глянул на Клигана, то тот молчал, не понимая, куда клонит собеседник. — И мне нужно принять решение, и быстро.

— Так вы меня позвали посоветоваться?

— Не дерзи мне, Пес. Если тебе мало было темницы, так могу добавить. — Сандор хмыкнул и отвернулся, а сир Бенедикт сердито сплюнул на пол и продолжил:

— Ты понимаешь, о чем я? Земля Клиганов остались без хозяина. Ты — дезертир и не можешь быть наследником, но решать, кому ее отдать, должен Хранитель Запада. А пока за поместьем должен кто-то присматривать — собирать налоги, судить преступников и прочее. У меня здесь десятки рыцарей в подчинении — я мог бы послать любого. Но ни один из них не знает эту землю и ее людей так, как ты.

— У вас, как я вижу, от старости память стала дырявой, сир — прохрипел Сандор — я не был в Клиган-холле пятнадцать лет. Если я там кого и знал, вряд ли кто-то из этих людей еще жив.

— Все равно — ты для них свой, а любой другой человек будет пришлым чужаком, которому они не захотят подчиняться. В любом случае — это приказ, а не просьба. С отъездом не тяни — чтобы через час духу твоего здесь не было. Еду в дорогу возьмешь на кухне, я распорядился.

— Вот как, значит. Отправляете подальше — колко ответил Клиган.

— Подальше, да недалеко. С собой тебе дадут ворона — раз в три дня будешь присылать письмо, чтобы мы знали, что ты никуда не делся. Не вздумай сбежать — во второй раз тебя уже не помилуют, даже такой добрый человек как наш сир Киван.

— Хорошо — ответил Клиган, поднимаясь со стула — я потороплю жену, чтобы она не затягивала со сборами.

— Жену?

— Да, мою леди. Предупрежу ее, чтобы не тащила с собой кучу женского барахла.

Сир Брум, отошедший к столу с бумагами, поднял глаза и посмотрел прямо на Сандора:

— Ты разве не понял, Клиган? Едешь только ты один. Твоя жена остается здесь. Она все еще заложница короны. До тебя особо дела никому нет, а ее мне приказали беречь как зеницу ока.

— Что?

— Что слышал. Радуйся, что ей не запрещено тебе писать. А теперь избавь меня от своего присутствия, у меня и без того много дел.

Сандор шел по замковым переходам, кипя от злости. Надо было на прощание смазать сиру Бенедикту по его холеной красной роже. Вот, значит, как. Его прогоняют к Иным на кулички, как собаку, которая наложила кучу на хозяйский ковер, а его жена остается здесь — в тепле, холе и под присмотром леди Дорны и сотен красных плащей. Глаза начинало заволакивать привычной пеленой и ко времени, когда он отворил дверь их покоев, ярость — на сира Бенедикта, на Кивана Ланнистера, на мертвого Григора, на весь этот гребаный мир — почти достигла пика.

Санса сидела у окна с книгой в руках, но едва ли отдавала себе отчет в том, что читает, и при появлении Сандора подняла взгляд и встала — уже аккуратно причесанная, одетая и спокойная. Только красные опухшие глаза напоминали об утренней ссоре. Ее муж подошел к столу, резко схватил кувшин с вином, и, не удосужившись налить в кубок, стал пить прямо из горла. Две красные струйки стекали по углам его рта прямо на чистую тунику. Напившись и отдышавшись, он с размаху шваркнул кувшин на стол, и уставился на нее. Санса, все так же ничего не говоря, выжидательно смотрела на Сандора. Кажется, он до сих пор был зол — неужели на нее? Но как заставить его сказать, в чем дело?

— Все… все хорошо? — наконец, отважилась она заговорить.

— О да, Пташка. Все хорошо. Все просто охренеть как здорово и прекрасно. У меня для тебя новости — я уезжаю. Сир мать его за ногу Бенедикт отсылает меня в Клиган-холл. Я там буду стращать крестьян своей рожей и напиваться до бесчувствия, пока Ланнистеры не пришлют туда нового лорда. Ты должна радоваться — скоро я избавлю тебя от своего присутствия.

Между ними повисла тишина, полная невысказанных слов, но затем Сандор отвернулся и принялся доставать из сундуков вещи в дорогу, бестолково сваливая их в кучу на полу. Санса тихо подошла, и стала складывать их аккуратно, одна к одной. Наконец, все было закончено. Сандор сложил все нужное в седельную суму, выпрямился и огляделся, проверяя, не забыто ли что-то важное.

— Я вовсе не рада — она попыталась вложить в свой голос все что чувствовала сейчас — огорчение, страх одиночества, зажечь вновь тот маленький огонек, который, как ей показалось, горел между ними, а теперь почему-то погас.

— Кого ты хочешь обмануть, Санса? Если меня, то лучше не пытайся, а если себя, то только себе же делаешь хуже — голос Сандора звучал уже не зло, а устало и тоскливо.

— Нет, Сандор, я не лгу. — Санса пыталась говорить спокойно и твердо. — Я не хочу расставаться с тобой. Кроме тебя, у меня здесь никого нет. И ты знаешь, что это правда —

— Ну да, конечно. Ты еще скажи, будто тебе не противно.

— Что противно? — она опешила.

— Противно смотреть на меня. Противно трогать меня. Противно лежать подо мной. — Говоря это, он подходил все ближе, и в конце концов, с силой сжал ее плечи.

— Но это не так! — неожиданно открывшаяся ей мука в голосе Клигана поразила ее. — Я не смогла бы солгать, даже если бы и захотела. — Санса смотрела ему в глаза, пытаясь поймать его взгляд, и надеясь, что он увидит правду хотя бы в глазах, если не слышит ее в словах.

— Не могу — почти прошептал он, пытливо вглядываясь в ее лицо — в это — не могу, Пташка. Так не бывает.

Он был растерян. Внутренний голос твердил ему, что все это девичьи глупости, очередной самообман наивной девицы, начитавшейся рыцарских баллад. Но его тело, его руки помнили и другое. Он почти был готов поверить в безумную, глупую, отчаянную возможность, что она говорит правду, что Пташкой двигал не только долг, но что-то глубоко внутри мешало ему даже заговорить об этом. Он отпустил ее, схватил суму и уже был на полпути к двери, когда слова Пташки вонзились в него как пущенная из лука стрела: