— Убирайся — прервал его Сандор.

Мейстер пожал плечами, но оставил их одних.

***

Дышать в могиле становилось все труднее и труднее, вздохи давались ей неимоверным, тяжким усилием — не тела, а воли. Она все больше погружалась в полное безмолвие, немоту и неподвижность, она даже желала этого. Но неожиданно что-то изменилось. Огромную толщу земли, в которой она была, куда-то потащило, словно Санса оказалась в гигантском водовороте. Водоворот все тащил и тормошил ее, комья земли постепенно отваливались, дышать становилось чуть легче, и в ее могильную тишину стал проникать чей-то голос — очень громкий, неприятный, словно пила, скрежещущая по камню. Наконец, ее прибило к какому-то огромному валуну. Валун был очень теплый, почти горячий, и при этом мокрый — чему Санса совершенно не удивилась. Тогда она разобрала слова, которые хриплый голос говорил ей:

— …Не умирай, не умирай только посмей умереть, ты ведь так и не спела мне, ты обещала мне песню, ты помнишь об этом, не умирай, не бросай меня, Пташка, ты не можешь умереть, пока не споешь мне…

Голос все говорил и говорил, не давая ей снова погрузиться в черное забытье, и очень медленно, невероятным, тяжким усилием в ней начала просыпаться память — обрывки цветов, запахов, звуков. Звуки… Песня. Да. Она обещала песню — кому и когда, она не помнила, но обещания надо выполнять. Она споет, а потом спокойно умрет. Но когда она попыталась открыть рот, вместо мелодии у нее вырвался только жалкий писк, как у новорожденного котенка. Она попыталась снова, но опять ничего не вышло. Тогда Санса открыла глаза, и почувствовала, что вязкая мгла как будто немного отступила, но она все равно ничего не видит — перед глазами были пряди волос — длинных, темных и влажных от воды. Щекой она была прижата к чему-то теплому и мокрому, а спину ее поддерживало что-то, похожее на тиски, не давая снова рухнуть в могилу. Она попробовала было поднять руку, чтобы коснуться своей опоры, но поняла, что не может этого сделать от страшной слабости. Видимо, почувствовав ее движение, он осторожно отодвинул девушку от себя, придерживая за плечи. Серые глаза, смотревшие на нее, на этот раз не горели ни ненавистью, ни злостью. Наоборот, из них исходила странная сила, и в то же время они как будто молили о чем-то.

— Очнулась — хрипло выдохнул он.

Она в ответ только моргнула.

— Послушай меня, жена. — тяжело проговорил он, глядя ей прямо в глаза. — Никогда больше не делай так.

Тонкие веки снова опустились и поднялись в знак согласия.

— Вот и хорошо. А теперь ты должна поесть.

Санса закрыла глаза.

— Ты помнишь, какие обеты давала в септе? Повиноваться мне. И если я говорю, что тебе надо поесть — значит, будешь есть. Силой накормлю, если надо будет.

Санса молчала.

— Пташка, посмотри на меня. Ты помнишь, я говорил тебе, что этот мир ужасен? Так и есть. Люди вокруг нас умирают. Но если ты уморишь себя голодом, твои мать и брат не встанут из мертвых. Так что тебе придется жить дальше, хочется тебе того, или нет.

Никто и никогда, кроме него, не говорил с ней с такой беспощадной ясностью. Все эти дни, пытаясь не думать, не жить, не дышать, она бежала от того, что произошло, но это оказалось бегом по кругу. Она не хотела верить, что теперь вся ее семья мертва, и на свете больше нет никого, кому бы она была нужна, и кто бы о ней позаботился. Но разве это правда? Разве у нее нет мужа, о котором она забыла, мужа, который смотрит на нее сейчас с такой тревогой, которому она, возможно, тоже нужна, пусть он и не желает этого показывать? Слова причиняли Сансе боль, но боль означала возвращение к жизни, и через миг, она, сама не зная как, рыдала, обнимая Сандора за шею.

========== Глава 12. Песня ==========

Всю следующую неделю солдаты Кивана Ланнистера перешептывались, что Пес сам не свой. Новобранцы получали вдвое больше синяков и шишек, а любой неосторожный взгляд сразу означал для Пса приглашение подраться. Сандор не понимал, что с ним происходит — для тревоги больше не было причин. Пташка поправлялась, мейстер навещал ее каждый день, и он сам видел, что с каждым днем ей лучше. Его жена по-прежнему оплакивала брата и мать, но теперь это были просто слезы. И с ним она была более любезна, разговорчива и приветлива чем когда-либо за все время, что он ее знал. Но смятение не покидало его. После того дня, когда Пташка рыдала в его объятиях, с Клигана словно содрали кожу, и теперь он все время чувствовал себя голым и беззащитным — перед Сансой и передо всем миром. Потому что теперь он понял до конца, что она является его слабым местом, и от былой неуязвимости не осталось и следа.

Это состояние было настолько ни на что не похожим, что он терялся, и оттого гнев кипел в нем сильнее обычного, он огрызался на всех и каждого, и гонял солдат без передышки.

Сандор пытался разбудить в себе привычную злость на весь мир, которая много лет была его броней и защищала его, но ничего не выходило. Казалось, внутри него поселилось какое-то странное жалкое существо — маленькое, мягонькое, глупенькое, жалкое и беззащитное, и это существо требовало ласки, заботы, утешения, нежности и… любви. Когда он впервые осмелился произнести про себя это слово — просто слово — внутри словно все скрутило узлом от невыносимого напряжения. Это случилось, когда Санса впервые вышла посидеть в их маленький дворик — день был теплым, и он, сидя рядом с ней во время своего краткого полуденного отдыха, вынужден был отвернуться, чтобы она ничего не поняла по его лицу.

Их прежняя отчужденность медленно, с трудом, но уходила. Словно двое косноязычных детей, они учились разговаривать и слушать друг друга. Это ему было сложнее всего, но иногда — сначала очень редко, а потом все чаще, — он испытывал после этих разговоров чувство облегчения, похожее на те редкие моменты, когда он позволял себе быть откровенным с ней в Красном замке, но теперь он уже не мог спрятаться от нее в свою грубость или пьянство. Открытость давалась ему нелегко, каждое ее прикосновение, каждый взгляд вызывали боль.

Спустя три недели новый отряд солдат был отправлен на осаду Риверрана, и, пока рекрутеры сира Кивана разъезжали по деревням и местечкам, набирая новых людей, у Сандора оказалось несколько дней передышки. Мейстер советовал Сансе как можно больше времени проводить на воздухе, и как-то раз она попросила Сандора проехаться с ней по лесу недалеко от замка. Они ехали бок о бок, каждый, погруженный в свои мысли. Санса решила надеть новое теплое платье из винного бархата — утешительный подарок леди Дорны. Она думала о том, что теперь, когда они немного сблизились, может быть, она осмелится завести разговор о том, о чем не решалась раньше. День был теплым для осени, пасмурным и очень тихим — ни ветерка, ни звука, серые облака низко висели над деревьями. Земля была покрыта толстым ковром из ржавых сосновых игл, которые заглушали стук копыт. Словно весь мир замер в последнем вздохе перед приходом долгой зимы.

Когда мейстер Холворт приходил к ней, она замечала, что время от времени он бросает на нее косые взгляды. Еще бы — они живут здесь уже почти две луны, а молодая еще ни разу не посещала его с жалобами на утреннюю тошноту, сонливость и отсутствие лунной крови. Теперь, когда она вернулась — когда Сандор вернул ее из той черной тьмы, куда она погружалась, — Сансу вновь начинало это тревожить. Она не могла не замечать, как он смотрит на нее, когда думает, что она не видит, и от этих взглядов ее бросало в жар. Вот и теперь, когда они бок о бок едут верхом по тихому осеннему лесу, она чувствует на себе его взгляд. Но если он желает ее, почему держится в стороне? Неужели Сандор думает, что она будет противиться ему? Сансе было так стыдно думать обо всем этом, что она покраснела еще гуще, но мысли никуда не уходили.