***
Каждое утро Санса Клиган просыпалась с надеждой, что сегодня ее семейная жизнь станет хотя бы чуть-чуть лучше, чем вчера, и каждый вечер ее надежда, словно хрупкая стеклянная ваза, разбивалась вдребезги. Ее муж избегал ее так упорно, что она была готова поверить в то, что она ему противна, и он ее ненавидит, но какая-то упрямая, живущая в глубине ее души уверенность, что это не так, мешала Сансе отчаяться совсем.
Она старалась вести себя как подобает — была неизменно вежлива и учтива, заботилась о его одежде, старалась просить приготовить к обеду то, что, как ей казалось, ему больше по вкусу, а на ужинах в большом зале, где она сидела на почетном месте рядом с леди Ланнистер, старалась всегда улыбаться ему через стол, чтобы он не думал, что им пренебрегают. Но ничего не помогало. Ее попытки завести разговор наталкивались на стену молчания. Изредка он бросал какие-то односложные ответы на ее робкие вопросы, но видя, что муж не хочет с ней разговаривать, Санса быстро сникала, и то немногое время, что они проводили вместе, как правило проходило почти в полном молчании.
Собственно, они проводили наедине не больше часа в день: утром он уходил на рассвете, когда она еще спала, потом приходил, чтобы разделить с ней полуденную трапезу — несмотря на их отчуждение, этот обычай, введенный Сансой в самом начале их жизни в Кастерли Рок, он соблюдал — а вечером они как правило ужинали в большом зале, и там ее занимали беседой домашние рыцари Ланнистеров или гостившие у сира Кивана лорды. После ужина она обычно выходила гулять в маленький дворик внутри замковой стены — пусть здесь не было чардрев, ей здесь нравилось. Ее муж в это время куда-то уходил, и она не осмеливалась спрашивать, куда именно. После нескольких вечеров, когда она засыпала прямо за столом, дожидаясь его, он коротко приказал ей не ждать его и ложиться спать, так что засыпала она чаще всего тоже в одиночестве.
Конечно, ее жизнь здесь была гораздо легче, чем в Королевской гавани, и в ней были свои радости: беседы с леди Дорной и леди Жанеей, которые, казалось, были с ней искренне приветливы, прогулки верхом и соколиная охота, собственная комната и музыкальные инструменты, которые она взяла в руки впервые со времен Винтерфелла. А самое главное — здесь она могла засыпать и просыпаться без страха, что ее в очередной раз оскорбят, унизят или побьют только потому, что ее брат воюет с Ланнистерами.
Разумеется, Санса не забывала о том, что они — враги ей, что она должна молиться за победу Робба, и она так и делала. Но все же эти люди были добры к ней, насколько можно быть добрым к заложнице, а теперь она научилась ценить доброту. Все это отвлекало ее, но из-за Сандора ей все время казалось, что ее еда и питье имеют горький привкус, а на забавах и удовольствиях лежит тень печали. Иногда она думала, что нужно смириться с этим, как в свое время она смирилась с мыслью, что придется выйти за него замуж, но все еще живущая в ней слабая надежда мешала этому.
Помимо его молчания и отстраненности было и другое, что ее тревожило. За полторы луны их брака муж так и не прикоснулся к ней. Не то чтобы Санса этого желала — скорее ее пугала мысль о том, что ей придется вынести, но она твердо знала, что делить постель с супругом — это ее долг, так же, как и родить наследника. Она помнила, что Робб родился через девять лун после свадьбы ее родителей, несмотря на то, что они почти не знали друг друга.
Частью души она чувствовала облегчение — первую неделю она каждый вечер ложилась в постель в страхе, что сегодня он потребует свое, но неделя проходила за неделей, и страх сменился спокойствием, а затем на его место пришла тревога. Это был словно еще один изъян в жизни Сансы, и она тщетно пыталась найти его причину. Однажды она даже заподозрила, что с Сандором что-то не так, но почти сразу усомнилась в этом. Также она слыхала, что есть мужчины, которые предпочитают женщинам мальчиков или юношей, но, после тщательного раздумья, Санса отвергла и это глупое подозрение. Нет, ее муж определенно был здоров, но по какой-то причине не желал ее, и не говорит, почему. Каждый раз, когда она почти решалась заговорить об этом, на нее нападала странная немота, как будто это была какая-то грязная стыдная тайна, которой оба они были повязаны, и дали зарок молчать об этом до конца своих дней.
Санса написала длинное письмо леди Кейтилин, где рассказывала о своем браке и просила совета и благословения. Зная, что письмо будет прочитано сиром Киваном или его мейстером перед отправкой, она постаралась писать так, чтобы никто, кроме матери не догадался о том, что именно ее гнетет. Прошло уже две недели, и она с нетерпением ждала ответа, надеясь, что cоветы матери помогут ей.
В тот осенний день она вернулась из Ланниспорта, когда солнце уже садилось — ей нужно было обойти несколько лавок и посетить септу. Санса была довольна собой — она купила отрез отличного полотна, из которого можно было нашить Сандору рубашек, угостилась лимонными пирожными и заказала у меховщика хороший теплый плащ, подбитый украшенный беличьими шкурками.
У ворот ее ждал слуга.
— Миледи, сир Киван велел мне проводить вас с к нему, как только вы приедете.
— Хорошо, я тут же поднимусь. — Должно быть, прилетел ворон из Риверрана.
Стаскивая на ходу перчатки, Санса поднималась по лестнице в радостном возбуждении. Она уже предвкушала, как будет жадно впитывать каждое слово письма своей леди-матери, как она будет его перечитывать, пока не выучит наизусть, как она будет засыпать, положив его под подушку и веря, что где-то там далеко матушка и брат думают и скучают по ней.
Сир Киван сидел за столом, и лицо у него было мрачным, а взгляд — тяжелым. Санса присела в реверансе при входе, и улыбнулась:
— Добрый день, сир Киван. Вы так торопили меня, потому что хотите отдать мне матушкино письмо?
— Нет, миледи. Боюсь, писем для вас у меня нет. Зато есть вести.
Сердце Сансы болезненно забилось в предчувствии.
— Дурные вести, сир?
— Вам лучше сесть, миледи.
Стараясь казаться спокойной, она присела на резной стул.
— Неделю назад ваша матушка, ваш брат и большая часть войска северян погибли в Близнецах.
Удивляясь своему спокойствию, она спросила:
— Как это произошло?
— Боюсь, эти подробности не для женских ушей, леди Санса.
«Я видела, как мой жених отрубил голову моему отцу. Вряд ли после этого меня можно чем-то напугать» — подумала она. Сир Киван продолжил:
— Поверьте мне, для вашего же блага вам лучше ничего не знать. Скажу только, что повинен в этом лорд Уолдер Фрей, знаменосец вашего дяди лорда Эдмара Талли. Больше я вам ничего не скажу. — сир Киван помолчал. — Миледи, я понимаю, как тяжело вам слышать такое от Ланнистера, и все же поверьте — я сожалею о вашей утрате. Война — жестокая вещь, она оставляет нам только горечь и скорбь. Думаю, в ближайшее время вам будет не до развлечений, так что я предупрежу леди Дорну, чтобы вас никто не беспокоил.
Ей хватило сил на то, чтобы поблагодарить сира Кивана и выйти из комнаты, держась прямо. В детстве Санса часто слышала от слуг выражение «Его как мешком по голове огрели», и оно казалось ей ужасно смешным. Теперь же она ощутила это на себе. Когда Джоффри отрубил голову ее отцу, ее горе было острым и глубоким, словно рана, в которой поворачивали нож, и слезы изливались из нее точно кровь. Теперь же оно было похоже на медленно нараставший невыносимый гул, словно в голове у нее гудел огромный колокол, от которого нельзя было убежать и спрятаться. Глядя перед собой невидящим взглядом, Санса медленно шла по замковым коридорам, желая только одного — добраться побыстрее до своей комнаты, и запереться там, чтобы никого не видеть и не слышать.
