— Жанея! Что за непристойные речи! Что подумает о нас леди Санса — ты знатная девица, а не деревенская сплетница. И к твоему сведению, это и правда долг и обязанность, по крайней мере для женщины уж точно. Скажите, миледи, как скоро вы осчастливите своего мужа наследником?

— Если Матерь будет милосердна ко мне, то так скоро, как только это возможно.

— Увы, леди Санса, даже дети не спасают нас от горьких, порой, разочарований и страданий. Вы, должно быть, знаете, что наш бедный Виллем погиб в плену, а старший — Лансель — был тяжело ранен в битве при Черноводной, и никак не может оправиться от ран… — леди Ланнистер не сдержалась и прижала платок к губам.

— Я молюсь за здоровье сира Ланселя со дня битвы — как можно мягче произнесла Санса. — Кузнец исцелит его.

— Да благословят вас Семеро за вашу доброту, миледи — добавила Жанея и пылко пожала Сансе руку. — Ох, уже за полдень. Матушка, я проголодалась! Что если мы с леди Сансой прокрадемся на кухню и уговорим повара дать нам еды?

— Простите меня, леди Жанея, но боюсь, мне нужно идти. Я боюсь, что муж захочет вернуться и поесть вместе со мной.

— И правда, девочка, что за глупости ты предлагаешь! У замужних женщин нет времени на подобные детские забавы. Идите, дорогая, а после приходите к нам послушать барда, если захотите. Я хочу, чтобы вы проводили с нами каждое утро.

***

Оказавшись в своей комнате, Санса почувствовала, как у нее дрожат ноги. Это утро было похоже на путь через трясину. А теперь ей велели приходить каждый день — и нельзя, чтобы они заметили ее боязнь сказать что-то не то. Не успела она прийти в себя, как дверь отворилась, и вошла девушка-поломойка с ведром и тряпкой:

— Ох, миледи, простите. Я думала, тут пусто…

— Ступай, найди Герту, мою служанку, и передай ей, что пусть она сначала найдет моего мужа и попросит его прийти сюда, а потом пускай принесет нам обед. Сможешь?

— Да, конечно, миледи. Пойду я — девушка, пятясь, вышла из комнаты, а Санса про себя удивилась ее запуганности. Неужто здесь принято таскать поломоек за волосы, если они не вовремя войдут?

К тому времени, когда пришел Сандор, Санса уже успокоилась, и даже постаралась улыбнуться.

— Как прошло ваше утро, лорд-муж? Я не слышала, как вы уходили.

— Неудивительно. Я ушел, когда ты еще спала. Утро как утро. Сотня тупых засранцев, из которых мне надо сделать хороших солдат, за время, которого хватит только на то, чтобы они научились не сбиваться с шага. А ты что же, все утро сидела здесь?

— Нет, я была с леди Дорной и леди Жанеей.

— Вот как. Пташка нашла себе компанию. Должно быть тебе с ними было о чем поговорить?

Санса заметила горечь, которая слышалась за иронией, и постаралась, чтобы голос звучал ласково. — Меня пригласила леди Дорна, и я не могу ей отказать. Но я покинула ее, потому что надеялась на то, что мой муж разделит со мной трапезу.

— Так ты за этим меня выдернула?

— А… вы не хотите пообедать со мной, милорд?

— И где же твой обед?

— Служанка сейчас принесет его. А вы пока можете отдохнуть.

Сандор сел на стул и искоса взглянул на Пташку. Сидит у окна на скамье с подушками, в руках вышивание, платье сидит как влитое, волосы убраны волосок к волоску. Настоящая леди — хорошо воспитанная, учтивая, спокойная… и неприступная точно крепость. При мысли о том, что она опять оделась в доспехи, чтобы закрыться от него, Сандора охватила глухая тоска, внутри которой рождался гнев. Он мог бы наорать на нее, нагрубить, довести до слез, только что ему это даст? Девчонка и дальше будет вести себя с ним как с посторонним — именно так ее учили исполнять свой долг с нелюбимым, нежеланным, навязанным мужем. Если бы не каприз Джоффри, она и став королевой, вела бы себя так же. Выходит, он для нее ничем не лучше этого маленького засранца?

Обед прошел в молчании. Санса раз или два пробовала завести вежливый разговор с Сандором — мама всегда учила ее, что настоящая леди умеет поддержать беседу в любых обстоятельствах — но каждый раз натыкалась на ту самую маску, которая делала его похожим на каменный утес, и поняла, что ее попытки тщетны. Ничего не выходит. Как бы правильно она себя не вела, ей не удается подобрать ключ к этому человеку. Он едва терпит ее присутствие — еще бы, ведь она сама ему навязалась, не спросив, нужна ли ему жена. Неужели ее и дальше ждет череда таких же безрадостных дней? Что же ей тогда остается? Только ее долг. Как и всегда. Если она будет стараться быть ему хорошей женой, возможно, когда-нибудь он смягчится, и они смогут стать хотя бы друзьями.

========== Глава 10. Отчуждение ==========

С этого дня все пошло хуже некуда. Сандор замкнулся в угрюмом молчании, и старался поменьше говорить с Сансой, и не глядеть на нее, хотя второе оказалось труднее, чем первое. Даже в Королевской гавани, он всегда мог смотреть на нее, если не говорить с ней. Сейчас те тайные короткие встречи в темноте, когда он натыкался на нее, были для него более яркими и живыми, чем нынешнее серое существование, в котором они словно они были разделены невидимой стеной. К горечи примешивалась изрядная доля гнева — Пташка, в отличие от него, прекрасно освоилась в Кастерли Рок, словно век здесь жила. Она болтала, смеялась и вышивала с леди Дорной и леди Жанеей, учтиво беседовала с сиром Киваном и скоро узнала, как зовут каждую горничную и каждого поваренка в замке. Умом он понимал, что она ведет себя как настоящая леди, что именно такую судьбу ей готовили — быть хозяйкой большого богатого замка, приветливой, рачительной, а теперь она просто ведет себя так, как ее воспитали. Но Пташки — той, что обещала ему спеть, той, которой можно было рассказать историю о мальчике, игравшем деревянным рыцарем — он не видел.

Но чем сильнее нарастало их отчуждение днем, тем мучительнее он желал ее по ночам. Теперь, когда они делили одну постель, а он был почти здоров, добровольное воздержание превратилось в муку. Даже за короткое время их брака она уже успела подрасти и стать еще красивее, чем была в день свадьбы. Иногда, лежа рядом с мирно спящей Сансой, он, стыдясь самого себя, осторожно брал прядь ее осенних волос и подносил к лицу, вдыхал их запах и прижимал их к губам.

Войдя в его жизнь, Пташка заставляла его одновременно чувствовать себя и сильным, и слабым, вызывала и ярость, и стыд, и что-то еще — невыразимое, щемящее, полузабытое и давно похороненное. Она была похожа на прекрасную деву из песни. Мальчик, который играл деревянным рыцарем, был готов рухнуть перед ней на колени и совершать подвиги в ее честь, а взрослый мужчина жаждал совсем иного — посадить ее на колени, зацеловать до беспамятства, стащить с нее все эти ненужные одежки, и узнать, наконец, какова она снаружи и изнутри. Масла в огонь подливало еще и то, что он знал: скажи он хоть слово — и Санса безропотно подчинится. Разденется, раздвинет перед ним ноги, вытерпит боль и кровь, и будет терпеть каждый раз и столько, сколько ему будет нужно, не жалуясь и не отказывая, а если и поплачет — то так, чтобы он этого не видел. Но в том-то и дело, что он не хотел, чтобы его маленькая жена его терпела. Он хотел, чтобы она отдалась ему по доброй воле. Но скорее уж евнух Варис сможет зачать ребенка, чем это произойдет. Хуже всего было то — и признание это стоило очередному новобранцу разбитой губы, а ему ноющих от удара пальцев — что он хотел гораздо большего, чем просто ее тело. Но честно признаться в этом он не мог даже про себя.

Он пробовал глушить чувства вином, но оно не помогало, а после того, как один новобранец по ошибке ранил другого в ногу, потому что у него с похмелья болела голова и он не уследил за ними — и этот способ забыться оказался для него закрыт. Гнев приходилось изливать на службе — солдаты только что не выли от его муштры, но даже изнуряя себя и других постоянными упражнениями, он не находил покоя. Раз или два он даже ездил с гвардейцами к девкам в Ланниспорт, но, хотя это на время помогло унять похоть, на душе было ничуть не легче, так что он и это бросил. Дни его стали похожи на безвкусную тянучку, а ночи — на битву с самим собой. И он не знал, сколько еще продержится.