Гермиона запирается в туалете и рыдает. Рыдает громко, взахлеб, не в силах остановиться. Ей больно, ей ужасно больно. Голова раскалывается от криков Рона, а тело сводит резкой судорогой из-за неудобного положения. Она больше не может этого выносить.

Кто-то громко стучит в кабинку туалета, но у Гермионы нет сил ответить. К горлу подступает тошнота, и, под дикие крики Рона, ее выворачивает на пол. Тело крупно дрожит, живот до невыносимой боли стянут судорогой, а из глаз все еще продолжают литься слезы. Это невыносимо. Ей страшно. Ей так страшно!

Двери туалета резко распахиваются, и какие-то люди трясут ее за плечи, бьют по щекам, чтобы привести в сознание. Она чувствует все это, но глаза упорно не хотят раскрываться, а тело совершенно не реагирует на внешние раздражители — вся ее сущность сосредоточена на внутренней боли и взбешенных криках Рона, к которым постоянно примыкают и другие голоса из головы.

Гермиона чувствует, как кто-то поднимает ее и куда-то несет, как безвольную куклу, но она ничего не может с этим поделать. И не хочет, на самом деле. Голоса в голове понемногу затихают, глушатся непонятной темнотой, а тело, перенасыщенное болью, перестает ощущать что-либо.

Сознание ускользает от нее, капля за каплей, медленно и неспешно. И она рада этому. Она с удовольствием раскрывает свои объятия темноте и тишине, наконец, успокаиваясь.

Чтобы в следующий раз проснуться в больнице — обвешанной проводами и капельницей.

========== Глава 4. Мама ==========

Гермиона разлепляет веки, но тут же резко зажмуривается обратно — яркий дневной свет больно режет глаза, и она пытается спастись от этого чувства в привычно-мягкой темноте, но свет не отпускает, не сдается и настойчиво проникает сквозь ресницы, поэтому Гермиона, тяжело вздохнув, покоряется.

Когда глаза более-менее привыкают к яркости помещения, она поворачивает голову, чтобы осмотреться: белые пустые стены, из мебели только прикроватная тумба да кровать, а еще множество медицинской аппаратуры. Сомнений в том, где она сейчас находится, нет никаких. В голове глухо пульсирует, острая боль стреляет в висках, а тело ощущается совершенно чугунным, неподъемным. Она пытается пошевелить рукой, и это ей удается с трудом — конечность противится приказам мозга, слушается через силу, и Гермиона окончательно сдается, решая дать организму время, чтобы свыкнуться с пробуждением.

Гермиона поворачивает голову в другую сторону и замечает фигуру возле окна — та неподвижно стоит спиной к кровати, наблюдая за чем-то на улице сквозь стекло. Солнечный свет создает мистический ореол вокруг нее, просвечивает сквозь неплотную вязанную одежду и переламывается в глазах Гермионы тысячами солнечных зайчиков — она рассматривает их, искренне любуется зрелищем, пока к истощенному мозгу не приходит понимание.

Дыхание резко спирает, а неподъемные ранее конечности начинают дрожать. Гермиона тихо выдыхает и чувствует, как волна счастья тоннами затапливает ее грудную клетку, смывает туман перед глазами и будто вливает во все еще не опомнившееся тело новую жизнь.

Она так скучала, так скучала!

— М-мама… Мама…

Фигура возле окна резко оборачивается на голос и спустя секунду уже опускается на стул возле кровати, сжимая руку дочери в своей.

— Наконец ты проснулась, доченька, — миссис Грейнджер радостно улыбается и тепло смотрит на дочь, хотя все же не может скрыть вкраплений тревоги в своем взгляде. — Как ты себя чувствуешь?

— Не очень, — честно отвечает Гермиона и практически смеется — облегчение мягко вливается в нее капля за каплей, смешивается со счастьем, создавая невообразимый букет ощущений. — Но я так рада, что ты здесь.

— Конечно, милая, я здесь. Я пришла встретить тебя на вокзал, а тут из поезда выносят бездыханное тело, — миссис Грейнджер думала, что у нее сердце остановится, когда вместо живой и здоровой дочери она увидела бессознательное тело. — Я так распереживалась, что врачам пришлось давать мне успокоительное.

— Прости, — Гермиона моментально мрачнеет, и Джейн дает себе мысленную оплеуху за излишний напор. Нужно дать ей время прийти в себя сначала.

— Нет-нет, ничего, — она мягко оглаживает кончиками пальцев впалые щеки дочери, с беспокойством вглядываясь в усталые глаза. — Я не виню тебя ни в чем, просто переживаю, ты же знаешь. Дежурный врач осмотрел тебя и сказал, что твой обморок из-за сильного стресса и недоедания — организм истощился и в итоге дал сбой. Гермиона, милая, у тебя что-то случилось? Ты же знаешь, если бы ты сказала мне, я бы приехала в Лондон в любую минуту, чтобы тебе помочь.

— Я знаю, мама, — Гермиона изо всех сил пытается сглотнуть комок в горле, но тот упрямо остается на месте, мешая полноценно дышать и говорить. У нее есть шанс — она уже в больнице, нужно только рассказать маме о голосах, но комок в горле будто становится больше, больно давит на чувствительные стенки, и Гермиона молчит.

Ей очень страшно.

Голоса в голове бездействуют, не тревожат ее. Она не чувствует присутствия Рона, и даже монстры не показывают своих омерзительных морд, надежно дремля где-то в недрах своих укрытий. Она сейчас в безопасности. Она может попробовать.

Но комок в горле царапает стенки — мешает. Не позволяет. Они, даже не появляясь, контролируют ситуацию.

— Ну ладно, не сейчас, — миссис Грейнджер, так и не дождавшись полноценного ответа, решает пойти на попятную и сначала дать дочери прийти в себя. — Я приготовила тебе обед по рекомендации врача — поднимайся понемногу и поешь. Мне очень хочется, чтобы ты поскорее поправилась.

Гермиона благодарно улыбается и, разминая затекшие мышцы, привстает на кровати, упираясь спиной в подушку. Пока Рон не вернулся, притаскивая за собой остальных, она возьмет себя в руки и расскажет маме обо всем. Потому что мама поймет и поможет — это всегда было и есть неизменным.

Джейн распаковывает контейнеры с едой, аккуратно передает их дочери и садится рядом, чтобы, если что, помочь. Несмотря на слабость, Гермиона ест с огромным аппетитом — мама, наблюдая за этим, только мягко смеется и журит, чтобы она ела помедленнее, так как может подавиться.

Гермиона скучала по маминой еде. Скучала по маме и ее теплу. Наверное, нужно было сразу поехать к ней при первых сложностях и, может быть, она бы не довела себя до такого состояния.

Может быть, Рон не появился бы и не притащил за собой монстров.

— Я уже позвонила Драко — он сказал, что постарается поскорее приехать к нам, — услышав родное имя, Гермиона выныривает из собственных мыслей, осознавая, что пропустила мимо ушей большую часть монолога матери. Где-то внутри остро колет чувством вины, и она моментально сосредотачивается, чтобы больше ничего не упустить. Подумать о своих проблемах она успеет всегда, а с мамой побыть только ограниченное количество времени.

— Не нужно было звонить. Он сказал, что у него важный заказ — я бы не хотела его отвлекать.

— Да как «не отвлекать»? Он ведь твой муж, Гермиона, он обязан знать и быть рядом с тобой в такие моменты! — миссис Грейнджер неодобрительно смотрит на дочь, а та, в свою очередь, прячет взгляд в контейнерах с едой, сосредотачиваясь на пище. — У вас с Драко что-то произошло? Вы поссорились?

— Нет-нет, ничего такого, — Гермиона поспешно оправдывается, отдавая пустые контейнеры маме в руки. — Просто у него сейчас сложный период, он много работает, чтобы удержать компанию на плаву…

— Я все равно считаю, что нет ничего важнее семьи, — Джейн складывает контейнеры в сумку, а потом наливает в чашку чай из термоса. — Мне поговорить с ним?

— Мам, не нужно. И вообще, давай не сейчас, — устало стонет Гермиона, отпивая глоток горячего чая. — Сколько я уже здесь?

— Несколько часов, — по глазам миссис Грейнджер видно, что она не закончила и все еще хочет поговорить о Драко, но ради дочери сдерживается, решая отложить разговор до дома. — Тебя просто прокапают, и мы поедем домой.

— Хорошо. Я очень соскучилась по вам с отцом, — Гермиона мягко улыбается, отставляет чашку и тянется к маме за объятиями. Та с удовольствием отвечает, стискивая дочь до хруста.