— А как майорат?

Рита удивленно посмотрела на него, пожала плечами:

— Разве не знаете?

— Я-то знаю, все знаю, но уладилось ли?

— Одна только княгиня не уступает.

— Черт возьми! Плохо… И зачем упирается? С майоратом сражаться трудно, почти невозможно. Я слышал, он великолепно защищался на семейном совете. Уж он им произнес речь!

— И победил их всех, — добавила Рита.

— Скорее, стер в порошок! Княгиня должна уступить. Конечно, я ее понимаю, Рубикон перейти неимоверно трудно, и все же… А вы? Что вас так печалит?

Она посмотрела на него сквозь слезы:

— Я? Да что я… Боже!

Опустила голову и уронила на плед несколько слезинок, словно немое признание.

Трестка склонился к ней, взял ее руку и сказал удивительно ласково:

— Знаю… уж я знаю, что вас печалит… Дорогая моя панна Рита, я бы многое отдал, чтобы майорат женился прямо сегодня… ибо тогда я мог бы надеяться завоевать вас. Он был тем утесом, о который разбивались все мои надежды — где уж мне было с ним соперничать… Знаете, я бы жизни своей не пожалел, чтобы вы так по мне убивались… но не всем вьпадает великое счастье, и я жажду хоть крупицу счастья, хоть чуточку надежды…

Рита сердито вырвала руку:

— Перестаньте! Не мучайте меня! У меня голова другим занята…

— Майорат?

Она открыто посмотрела ему в глаза:

— Да. Я жажду для него счастья.

— Он его найдет в той, кого любит.

— Но я хочу помочь, чем только смогу, пусть даже ценой собственного счастья, но я должна повлиять на тетю…

Трестка повесил голову.

Молчание длилось долго. Панна Рита смотрела в огонь. Трестка играл пенсне, не спуская глаз с бедного личика панны Шелижанской. Потом тихо спросил:

— Майорат ей уже признался?

— Давно! Еще в Слодковцах. Но она отказала и уехала.

— От… отказала?!

— Что вас так удивило? Отказала, потому что любит его… Бедняжка, как мне ее жаль!

— Будь на ее месте кто-нибудь другой, ее стоило бы жалеть — но она будет майоратшей! Я знаю от Брохвича, Вальди давно ее любит. Я давно чувствовал… но не думал, что события развернутся так быстро и решительно!

— Неужели вы не знаете майората?

— Знаю, но не подозревал его в матримониальных планах. Думал, что это очередной роман, один из многих, быть может, чуточку более пылкий… но не последний…

— Ну и словечки у вас!

— А что? В них много сердца, души, разума, порыва… словом, в его чувствах — весь непреклонный темперамент Вальдемара. Теперь чувства его оказались не только триумфальными, но и матримониальными. Я знал, что Стефа может очаровать, но даже от нее не ожидал такого — препроводить Вальдемара к алтарю! Брохвич меня убеждал, я не верил…

— А где вы видели Брохвича?

— В Берлине. Он мне первый и рассказал обо всем этом скандале.

— Интересно, какого он сам мнения? Он ведь друг майората.

— Он твердит, что Вальдемар хорошо сделал, ломая сословные предрассудки, надеется, что майорат будет счастлив. Брохвич, знаете ли, боготворит Рудецкую.

— А вы?

— Я ее очень люблю и уважаю. Она прекрасно справится с ролью майоратши. Но вот для родословной Михоровских имя ее прозвучит весьма скромно. После Бурбонов, Эстергази, Подгорецких — Рудецкая… звучит чуточку скандально.

Панна Рита понурилась, ей пришло в голову, что и ее имя — Шелига — выглядело бы не менее скандально, попади оно в родословную Михоровских.[94] Проснувшаяся в ней ирония обратилась на Трестку. Рита сказала колко:

— Если вас столь заботят имена, странно, что вы предлагаете мне руку и сердце. Я ведь не более чем Шелижанская, а вы — Трестка из Тресток, урожденный граф. У нас в роду было всего два графа, так что я вам не пара! — и она язвительно рассмеялась.

— Зачем вы так говорите? — печально спросил Трестка.

— Ах, не будем об этом…

Она зажмурила глаза, откинулась на спинку кресла, и сидела так, сама на себя не похожая.

Трестка опустил глаза на ковер и тоже молчал, тихонько посапывая.

В комнату медленно вползали зимние сумерки, серыми щупальцами касаясь голубых обоев, укутывая мглою картины и зеркала, заливая тенями углы. Пламя в камине гасло. Слабенькие голубоватые огоньки едва мерцали меж почерневшими головешками, да раскаленные угли светились багрово. В сыпучем белесоватом пепле посверкивали и гасли золотые мерцающие искры.

Угнетающая тишина чудовищной паутиной повисла над этим прекрасным уголком особняка и, неся с собой тоску, проникала в сердца двух людей, погруженных в мрачные раздумья.

Бледное личико Риты было полузакрыто пушистым пледом. Ее пышные волосы поблескивали в свете уходящего дня. Пламя камина слабыми отблесками играло на золотом гребне в ее волосах.

Две этих фигуры, укутанные серым сумраком, не отрывавшие глаз от серого пепла в камине, могли бы стать воплощением трагедии. Сердцами их овладели печаль и сомнения, паук тоски все сильнее опутывал их своей серой паутиной, высасывая надежду из потаеннейших уголков сердец.

Внезапно оба пошевелились. Панна Рита подняла голову. У дверей раздался какой-то шум. Они взглянули в ту сторону… и вскочили, побуждаемые одной и той же силой.

В дверях стояла княгиня, надменная, бледная, страшная. Она пошатывалась, глаза ее лихорадочно пылали.

— Тетя! — вскрикнула, подбежав к ней, перепуганная Рита.

— Кто еще здесь? — прошептала княгиня.

— Пан Эдвард, тетя.

Трестка низко поклонился:

— Я только сегодня вернулся и спешу засвидетельствовать вам свое искреннее почтение…

— Хорошо… Благодарю вас.. — прошептала княгиня, протягивая ему руку.

Трестка почтительно поцеловал ее.

— Тетя, присядьте… — обеспокоенно предложила панна Рита.

— Нет-нет, я только хочу, чтобы ты отправила гонца… Рита, прошу тебя, сделай это сейчас же… камердинера… или конюха…

— Хорошо, тетя. А куда он должен ехать?

— В… в Глембовичи, — прошептала пани Подгорецкая.

Панна Рита и Трестка молниеносно переглянулись.

— Он должен отвезти письмо? — спросила Рита.

— Нет… пусть попросит Вальдемара… чтобы он сегодня же приехал сюда… непременно…

Панна Рита выбежала из комнаты.

— Княгиня, не приказать ли зажечь свет? — спросил Трестка.

— Нет, я пойду к себе… мне нездоровится…

— Я вас провожу. Она покачала головой:

— Нет, спасибо, я пойду сама.

И медленно, величественно вышла из комнаты.

Оставшись один, Трестка подошел к камину и стальными щипцами разгреб пепел, подняв сноп искр. Пробормотал под нос:

— Крах или счастливые финал? Вскоре вернулась панна Рита:

— А где тетя?

— Ушла к себе. Отправили человека в Глембовичи?

— Поехал мой кучер. Он быстро обернется.

— Интересно, что будет? Панна Рита была взволнованна:

— Не знаю, не знаю… Как бы там ни было, дело закончится. Княгиня выглядит странно… Я пойду к ней.

— Оставьте ее в покое. Она наверняка хочет побыть одна до его приезда, в особенности если хочет покончить дело решительно. Весьма похоже на то…

— Боже! Лишь бы Вальдемар был дома! Может, он еще не уехал…

— А куда он должен был ехать?

— Люция говорила, что он собирался в Ручаев.

— Куда?!

— К родителям Стефы, просить ее руки.

— Авантюра! — буркнул Трестка.

— Боже, хоть бы он был дома!

— А какого мнения обо всем этом пани Эльзоновская и Люция?

— Люция всем этим очень удивлена, но любит Стефу и потому рада. А Идалька… сердится, но уже ни слова не скажет против, потому что пан Мачей полностью на стороне Вальдемара. Стефа напоминает ему ту. Вы знаете историю бабушки Стефы, покойной Рембовской?

— Та, что была невестой пана Мачея? Брохвич мне рассказывал. Поистине случай необычайный, удивительное совпадение! Но настоящее расплатится за прошлое…

— Кто знает! — вздохнула панна Рита, вновь погружаясь в задумчивость.