Открытие и освящение памятника состоялось под вечер, и сама природа придала еще больше красоты торжественной минуте. Июньское солнце, спускаясь к горизонту гигантским огненным шаром, искристым океаном разлило повсюду свои пурпурные краски. Небо вспыхнуло, все дальше и дальше распространялись колышущиеся волны пурпура, распространяя рубиново-золотое сияние, украшая пышной бахромой пунцово-золотистые края темных облаков. Мир был залит ало-золотым потоком. И мрамор, и стволы берез отсвечивали в тон небесам. Фигуры девушки и ангела, свежие цветы, железная решетка, деревья, атласная трава, окружавшая памятник, — все окрасилось золотым и розовым.

Вальдемар, стоявший в стороне от собравшихся, тоже озаренный розовыми отблесками, смотрел на памятник с ощущением человека, сорвавшего повязки с глубокой открытой раны.

Памятник произвел на всех огромное впечатление.

Пан Мачей долго смотрел на легкие фигуры ангела и прекрасной девушки, и слезы поползли по его щекам. Он произнес печально:

— Она осталась с нами, как живая, но уже только в мраморе…

— Только? — шепотом спросил услышавший его Вальдемар.

Пан Мачей понурил голову.

— Жаль, что памятник стоит так далеко от нас, — сказала старая княгиня, не отрывая от него глаз.

Вальдемар сказал глухо:

— Все равно она останется среди нас, как живая. Все посмотрели на него, ничего не поняв. Вальдемар отвел в глубь кладбища старенького ручаевского приходского ксендза и вручил ему большой сафьяновый ящичек. Там были жемчужины, подаренные Вальдемаром Стефе в Глембовичах. Вальдемару вернул их Рудецкий.

Коснувшись плеча старика, Вальдемар сказал:

— Повесьте их на алтаре как мой дар.

— Старичок отозвался:

— Конечно, на алтаре, там, где я всегда ее причащал…

Вальдемар быстро отошел с колотящимся сердцем.

Вскоре в Глембовичах была заложена больница, а в Слодковцах — детский приют имени Стефании.

Вся округа смотрела на это в немом удивлении.

Спустя пару дней в глембовическом замке возникло небывалое оживление. Во дворе распаковывали какой-то груз, потом несколько слуг и великан Юр проволокли по лестницам большой предмет, укутанный красным покрывалом. Шедший впереди майорат открыл перед ними двери портретной галереи.

Справа от портрета Габриэлы Михоровской сняли бархатную портьеру. Обнаружилась дубовая стена, когда-то неприятно задевшая Вальдемара своей пустотой. Стук молотков эхом разнесся по залу.

Портреты вздрогнули!

Пращуры Михоровского проснулись в своих рамах. Сурово-стальные мертвые глаза смотрели на необычайное зрелище. Их поразили суета слуг, стук молотков столяров, молодой майорат, сухо отдавший распоряжения, но больше всего — большой предмет, покрытый покрывалом.

По залу прошел шумок, глухой и грозный, словно бормотание магнатов, разбуженных в вековом приюте их посмертной славы.

— К нам прибыл кто-то новый! — пронеслась весть от рамы к раме, пока не обежала весь зал.

— Но кто же это?

Вопрос повис в воздухе над портретами белых глембовических майоратов, давних воевод и гетманов.

Молотки стучали под дубовым стенам. Оконные стекла слегка позванивали.

Вдруг все утихло. Пару раз раздался голос майората — и узкий большой предмет повис на стене.

Портреты сосредоточенно ждали.

Одним движением руки майорат отослал всех.

Они забрали инструменты и тихо вышли.

Бледный, изменившийся майорат провел рукой по лбу, осмотрелся, нахмурившись, словно приказывая портретам:

— Смотрите!

Мертвые глаза всех без исключения портретов обратились в ту сторону, впились в мрачное лицо правнука.

Ожиданием некоего великого события дышал зал, дышали портреты в рамах.

Майорат подошел к стене, резким движением сорвал красное покрывало и далеко отбросил его.

Глухой крик, идущий от самого сердца, вырвался из его груди. Зажав виски ладонями, он упал на колени перед портретом нареченной.

Пращуры Михоровские вздрогнули.

Шепоток окреп:

— Кто это?! Кто это?!

Стефа стояла в наряде времен Директории — портрет был сделан по фотографии одним из известнейших в стране художников. Изображенная в натуральную величину, она стояла на фоне темной материи. Бледно-розовое платье окутывало ее стройную фигуру. На матово-гладкой ткани изящно выделялся шелковый шарфик. Вырез платья, украшенный газом, открывал стройные плечи и шею, увитую жемчугами. Водопад темно-золотистых волос, блистающих, словно соболий мех, рассыпался по плечам, Изящная черная шляпа с большими полями и длинные страусиные перья составляли прекрасный фон для ее патрицианского, благородного, прекрасного лица.

Одной рукой в кружевной перчатке без пальцев Стефа поддерживала длинный шлейф платья, с другой свешивался полураскрытый веер из черных страусиных перьев.

На безымянном пальце правой руки поблескивал перстенек с жемчужиной. Из-под ниспадавших мягко волн платья высовывался кончик розовой туфельки.

Она выглядела задумавшейся, невероятно пленительной. Губы ее, казалось, шепчут что-то.

Огромные темно-фиолетовые глаза в обрамлении темных ресниц были словно две звезды, они смотрели мечтательно, полные жизни, искрящиеся весельем. Изящно выгнутые брови и необычайно длинные ресницы словно бы подрагивали в шаловливой улыбке.

Достоинство, задумчивость и некая духовная зрелость, видневшаяся в глубинах ее глаз, составляли решительный контраст с юной веселостью, сквозившей в ее фигуре.

Ясный лоб, обрамленный темно-золотистыми локонами, светился умом. Черты лица и уголки маленьких губ выдавали нежную, впечатлительную натуру. Приподнятые брови — горячий темперамент.

Художник встречал Стефу в Варшаве. Девушка заинтересовала его как мастера кисти, и он сделал в альбоме несколько набросков ее головки. Это помогло ему потом наилучшим образом передать ее внутреннюю сущность и характер.

Стефа жила.

Ее фигура, словно распространявшая на весь зал дыхание утренней зари, была полной противоположностью Габриэле де Бурбон.

Она озаряла зал, как цветущая ветка белой акации озаряет величественные, но мрачные лиственницы.

— Кто это? Кто? — зашептались удивленные пращуры.

Мертвые глаза портретов уставились на чудесное видение, на край полотна возле широкой резной рамы из красного дерева с бронзовой оковкой.

Там была надпись:

«Светлой памяти Стефания Рудецкая, невеста Вальдемара Михоровского, двенадцатого майората Глембовичей.

Она преждевременно угасла, отравленная фанатизмом представителей высших кругов.

Но жить в этих кругах она будет вечно».

В этих словах звучали трагедия и угроза.

Портреты встрепенулись. Дрожь стыда за живущее поколение пробежала по ним.

Они застыли безжизненно.

Майорат встал, выпрямился, отступил назад и долго смотрел на Стефу затуманенным взором. Потом сказал громко:

— Она будет жить среди нас вечно!

Ответом ему было лишь глухое молчание.

Вальдемар тяжело опустился на канапе, устремил на Стефу бесконечно печальный взгляд, потом посмотрел на свою руку.

На пальцах у него поблескивали два обручальных кольца — перстенек Стефы с жемчужиной и огромный бриллиант Михоровских.

В замке стояла глухая тишина, словно счастье навсегда умерло в нем.