— Я люблю вас больше жизни… но никогда не стану вашей женой.

— Что ты говоришь, единственная? Почему?!

— Это невозможно! Вы — магнат, а это… вы не для меня!

— О Боже, дорогая, не нужно вспоминать об этом! Мы любим друг друга — и этого довольно, это все и решает! Ты моя, и я никому не позволю отобрать тебя у меня. Никто не посмеет запретить нам стать счастливыми, уж я позабочусь! Мой дедушка когда-то говорил то же самое, но ему было на десять лет меньше, чем мне сейчас, он больше поддавался влиянию родных. А может, был попросту слабее? Любимая, отбрось эти мысли, верь мне, и я тебя не подведу. Ты только верь в счастье — и будешь счастлива.

Стефа высвободилась из его объятий:

— Я — ваша жена? Возможно ли? Нет, в такое счастье я не могу поверить!

Вальдемар вновь привлек ее к себе, лучась улыбкой:

— Увидишь, единственная моя! Увидишь! Я смету, растопчу все и вся, что только встанет на пути, лишь бы завоевать тебя!

— Но я не хочу стать позором вашей семьи! Вас станут донимать издевками! Я люблю вас и не хочу для вас такого будущего. Я и так чересчур долго прожила среди вас. Я люблю вас давно… о Боже, почему я не бежала раньше? Я жила, как во сне… а теперь поздно все забыть!

И она вновь расплакалась.

— Успокойся, любовь моя! — прижал ее к груди Вальдемар. — Стефа, золотая моя, ты не должна так говорить, если любишь меня. Ты станешь моей женой, которую все обязаны будут уважать, будешь Михоровской, супругой майората, и на этой вершине тебе ничто не грозит. Я уверен, что открыто смеяться над тобой не посмеет никто, а шепотки по углам не должны нас заботить. Дорогая, я умру, но не оставлю тебя! Верь мне!

Он прильнул губами к ее губам. Его усы щекотали ей щеку, горячее дыхание одурманивало:

— Повторяю, любимая: твой Вальди тебя не подведет, если доверишься ему всецело. Настанет время… я приеду в Ручаев и заберу тебя. И ты сама подашь мне тогда руку, чтобы навсегда связать наши судьбы. Я жажду, чтобы ты была счастлива, и, чтобы жизни наши не были сломаны, я смету все преграды! С этого мига мы — жених и невеста! Мы — нареченные, не беспокойся ни о чем!

Они подъезжали к станции. Протяжный свист локомотива нарушил их грезы. Карета остановилась, поезд стоял уже на станции.

Болтовня, суматоха, суета.

Майорат отправил телеграмму в Ручаев и проводил Стефу в купе. Вещами занимался Юр. До отправления поезда оставалось еще несколько минут.

Стефу трясло, словно в лихорадке. Вальдемар сжал ее руку:

— До свидания, любимая! Жди меня в Ручаеве и верь. Ты — моя единственная, и я сделаю все, чтобы мы были счастливы!

Раздался третий звонок. Стефа глухо вскрикнула.

Вальдемар схватил ее в объятия и горячо расцеловал заплаканные глаза. Лицо его было крайне озабоченным, брови хмурились, губы дрожали:

— До свидания, милая, до свидания!

Стефа вырвалась из его объятий — в купе вошла пожилая, величественная дама. Вальдемар быстро глянул в ее симпатичное лицо — он где-то уже видел ее, она жила где-то неподалеку от Обронного. И поклонился исключительно галантно:

— Поручаю опеке пани мою невесту. Я — майорат Михоровский.

Она несказанно удивилась, но тут же с улыбкой протянула ему руку, представилась и заверила:

— Можете быть спокойны, пан майорат. Мы с панной едем в те же края, я о ней позабочусь до самой ее станции.

Вальдемар поблагодарил, пожал руку Стефе и выскочил из вагона.

Поезд тронулся.

Майорат, шагая рядом с окном, за которым виднелось личико Стефы, снял меховую шапку и громко говорил нежные слова прощания, пока поезд не вырвался со станции. Он быстро мчался по освещенным луной голубовато-белым пространствам, грохоча, уволакивая за собой полосу дыма.

Дойдя до водонапорной башни, Вальдемар остановился и смотрел вдаль, на отдалявшиеся быстро красные огни, напрягая слух, ловил удалявшийся стук колес, и лицо его украшала удивительно трогательная улыбка.

Он стоял так, пока красные огни и ставшая крохотной черная черточка поезда не исчезли окончательно в лунном свете. Потом вернулся на станцию.

— А теперь — в битву! — бросил он.

В буфете его встретил поклоном начальник станции:

— Прошу прощения, пан майорат, я не успел раньше засвидетельствовать мое нижайшее почтение… Это панна Рудецкая уехала, не правда ли?

— Да, пан начальник, это моя невеста отбыла к родителям.

— О-о-о…

Начальник станции так удивился, что не смог произнести ни слова, даже не поздравил майората.

Но Вальдемар не дал ему времени опомниться, тут же откланявшись.

Оказавшийся поблизости ловчий Юр, услышав ошеломляющую новость, тоже онемел.

— Подавай карету! — сказал ему Вальдемар.

— В Слодковцы едем? — спросил Юр.

— Нет, в Глембовичи.

Карета тронулась.

Вальдемар снял шапку и распахнул меховой плащ.

В Обронном в своем кабинете задумчиво сидела княгиня Подгорецкая. Все ее окружавшее как нельзя лучше соответствовало властной и величественной хозяйке. Исполненная мрачных тонов комната, обитая темным дамастом, напоминала комнаты польских матрон старых времен.

Длинное фортепиано из красного дерева, покрытое парчовым покрывалом, тяжелая мебель, занавеси на окнах из старинных кружев, несколько потемневших от времени портретов довершали картину. У окна стоял огромный разросшийся фикус, пониже — два могучих кактуса. Высокие гданьские часы в резном футляре тикали размеренно, чинно. Напротив, «подколеночки»[86] висел большой портрет молодой красивой женщины в белом платье, украшенной драгоценностями. На коленях у нее сидел двухлетний мальчик в бархатном костюмчике с кружевами. Это была дочь княгини, Эльжбета Янушева Михоровская, майоратша глембовическая, с сыном Вальдемаром. У ребенка были длинные локоны, а личико казалось не столько красивым, сколько выразительным. По сторонам портрета висели два других. Один изображал покойного майората Януша, другой — нынешнего майората Вальдемара. Чертами лица Януш был подлинный Михоровский, но глаза у него были матери-француженки: большие, черные, пламенные, похожие на глаза пани Идалии, только больше и милее во взгляде; лицо его было красивым и благородным. Вальдемар, запечатленный в год, когда он принимал майоратство, смотрел серыми глазами с проказливой усмешкой. Изгиб бровей и кое-какие черточки лица указывали на неутомимую энергию.

Княгиня сидела на старомодной софе за округлым столом, заваленным множеством вещей, предназначенных для подарков детям бедняков на Рождество. Там были платья, курточки, вязаные шапочки для младенцев, красные штанишки, платочки и четки. Рядом с игрушками и лакомствами лежали башмачки и шерстяные туфельки.

Княгиня, в черном строгом платье, перебирала белыми руками подарки, деля их на кучки. Ее компаньонка, немолодая женщина, пани Добжиньская, суетилась, поднося на переполненный стол все новые вещи.

Очнувшись от задумчивости, княгиня с непонятным выражением на лице посматривала на портрет Вальдемара.

С некоторых пор внук ее очень беспокоил — княгиня обнаружила в нем большие перемены. В последний раз, на званом обеде в Глембовичах, княгиня попросту испугалась…

— Что с ним? Что его гнетет? — спрашивала она себя.

Все ее удивляли: и пан Мачей, и обычно веселая, остроумная Рита, сидевшая теперь в глубокой задумчивости посреди шумного веселья. Княгиня явственно рассмотрела, как несколько раз на ее щеках появлялись слезинки.

«Что же с ними со всеми творится?!» — гадала старушка.

Занятая работой, она ожидала возвращения Риты, которая, получив письмо от Стефы, тут же помчалась в Слодковцы. Внезапный отъезд Стефы озадачил княгиню… но еще более ее поразило лицо прочитавшей письмо.

Рита побледнела тогда, как полотно, и, прикусив губы, прошептала:

— Боже, какая у этой девушки твердость духа! Княгиня так и не дозналась, что эти слова должны означать, но с тех самых пор образ Стефы назойливо стал занимать ее беспокойные раздумья. И княгиня усиленно занималась приготовлениями к Рождеству, пытаясь заглушить в себе все недобрые предчувствия.