Ноктем открыл бумагу и нахмурился.

− Ты не должен туда ехать, − уверенно заявил Ноктем. – Восстание в Асторе − проблема наемников, а не твоя. Если ты сейчас уедешь, народ воспримет это как трусость.

− Народ не узнает о покушении. Я так велел.

− Это значит, что говорить о нем будут очень тихо, но будут, − заключил Ноктем, разводя руками, − Неужели Гордархара просил твоей поддержки?

− Просил, и я дал слово, − ответил Виндор, отбирая депешу и меряя комнату шагами.

− Ты не обязан держать слово в данных обстоятельствах, − заключил Ноктем. – Мы не может исключить, что Гордархара причастен к покушению, тут не до благородных слов.

− Я не могу ему отказать, − признал Виндор и снова наполнил бокал вином.

Ноктем хмыкнул. Впервые король прямо говорил о своей слабости.

− Хорошо, ему откажу я от лица короны, − сообщил Ноктем. – Тебе надо прийти в себя как можно скорее, а если на север кому-то придется отправиться, то это сделаю я. Такой вариант всех устроит?

− Устроит? – спросил король и как-то грустно усмехнулся, а потом кивнул на кровавое пятно.

− Устроит, − уверенно сказал Ноктем, понимая, на что намекает отец.

Вот только он никак не мог понять, стоит ли Канелии знать о происходящем на ее родине. Что она выбрала бы? Быть может, это заставит ее вернуться на север и забыть о мести, но не забудет ли она тогда о своей любви? Почему-то Ноктему подумалось, что она способна убить и его самого, если это спасет Астор.

− Возьми это на себя, − попросил Виндор, ставя бокал и прижимая кулак к груди. – Мне нужно немного времени, чтобы прийти в себя.

− Позвать врача? – спросил Ноктем, кивая.

Ему не впервой было что-то решать. Став министром, он неожиданно действительно получил доступ ко всем государственным делам, порою даже чувствовал себя королем, пока не приходил отец и не напоминал о своей власти. Это было привычно и естественно, а жалобы отца на боли в груди все чаще тревожили.

− Не надо врача, − ответил Виндор. – Я просто отдохну. Пусть здесь все уберут.

− Хорошо, я распоряжусь.

Ноктем просто смотрел отцу вслед и с ужасом понимал, что Виндор успел состариться, а он сам не успел по-настоящему вырасти.

Обдумав все произошедшее, Ноктем решил сам взглянуть на стрелка. В глубине души он надеялся хоть что-то узнать, хотя не понимал, как подобное может быть возможно. Если уж королевские дознаватели не справились, то что мог он? Наверняка ничего, но порой в его голову приходили те идеи, которые других не трогали.

Зайдя к себе, он сменил костюм. Когда ему нужна была роль министра, он всегда предпочитал избавляться от своих павлиньих нарядов. Как бы это ни казалось нелепым, но стоило ему облачиться в строгий серый или черный костюм, статус в котором выдавали разве что пуговицы с чеканным гербовым рельефом, и придворные начинали смотреть на него иначе, будто и не знали улыбчивого сумасбродного принца. Ноктем хмурился и все чаще возражал отцу именно в сером одеянии, словно ожившая тень самого короля. Один неизвестный городской поэт даже пошутил, что в министра воплотилась королевская совесть, только песню его пели очень тихо и осторожно, боясь разгневать владыку. Они не догадывались, что тот улыбался, читая текст этой песенки, а Ноктем при этом хмурился и злился. Последние полгода сделали его ближе к отцу куда сильнее, чем вся предыдущая жизнь, только признавать это совсем не хотелось.

− Возможно, я был не прав, считая тебя недостойным, − как-то признался Виндор, а Ноктему от этого стало дурно.

Думать о том, что отец гордится им, не хотелось до боли в нервно сжатых зубах. На это не хотелось отвлекаться, но что-то внутри тихо тлело и жгло прямо под ребрами, когда первого министра сравнивали с королем, и неважно, шла речь о сходствах или различиях.

Отгоняя все эти мысли прочь, Ноктем прикрепил к своему поясу меч и поспешил в крепость. Нынешний смотритель был человеком, поставленный им, верный и вдумчивый. Это был высокий мужчина с острым вытянутым лицом. Под его одеянием читалась стать старого воина, а по выправке стражи – вера в дисциплину и устав. Ему Ноктем мог доверить главную тюрьму королевства.

− Мне нужен стрелявший из арбалета, − сразу сказал ему Ноктем, отдавая коня слугам.

Смотритель только кивнул и без лишних неуместных церемоний взял на себя роль проводника.

− Мы все еще ничего о нем не знаем, но я должен предупредить, что и врач и палач сошлись во мнении: больше пыток он просто не вынесет.

Ноктем кивнул. Если этот человек действительно был нем, то и задавать вопросы ему нет никакого смысла, а если он не понимает языка, то и любые пытки просто нелепы, потому Ноктем лишь кивнул и без малейшей заминки шагнул в пыточную.

Полное отсутствие страха, брезгливости и даже сострадания порой его пугало. Он не испытывал ничего, глядя на чужую боль, если считал, что это правильно. В нем было обостренное чувство справедливости, но ни намека на жалость. Сам Ноктем это понимал и все чаще задумывался, верна ли его справедливость, теперь он забыл спросить себя об этом и окинул взглядом мужчину, связанного веревками. Он ничком лежал на полу. Его спина была изуродована глубокими грубыми полосами, оставшимися после хлыста, пальцы на заломленных за спину руках сломлены. Они посинели, на вывернутый фалангах можно было заметить вмятины от бранш щипцов.

Ноктем почти с разочарованием понял, что не злится, хоть и понимает, что этот человек пытался убить его отца и ранил любимую женщину. Присев на край высокого стола с разложенными пыточными инструментами, Ноктем приказал:

− Посадите его на стул и приведите в чувство хоть немного. Я хочу видеть его глаза.

Стража под командованием смотрителя тут же засуетилась. Помощник палача окатил схваченного холодной водой, а сам палач учтиво посоветовал принцу присесть.

− Вымажетесь же, ваше высочество. Простите, но лучше бы вам сесть за стол дознавателя в таком дорогом костюме.

Ноктем окинул его взглядом, затем обернулся на стол, осмотрел все еще окровавленные инструменты и просто отмахнулся. Испачкать костюм кровью он никогда не боялся.

Стрелка действительно усадили, привязали его к стулу. Он невнятно мычал, но уже не сопротивлялся.

− Поднимите его голову и держите, − приказал Ноктем, щурясь.

Палач схватил пленника за подбородок и поднял его голову. Глаза у стрелка были влажными, затравленными и молящими, только это не тронуло принца.

− Итак, ты меня не понимаешь, верно? – спросил Ноктем.

В широко распахнутых от ужаса глазах ничего не изменилось. Смуглый мужчина дрожал, но явно никак не реагировал. Тогда принц, приближаясь, стал задавать тот же вопрос на других языках, глядя на пленника. С каждым его шагом дрожь стрелка усиливалась, а понимания во взгляде не прибавлялось. Понимая, что этот человек явно его не понимает, Ноктем замер и зло выругался:

− И какой Драхвар тебе меня послал!

От этих слов в глазах пленника что-то дрогнуло, а Ноктем присмотрелся к нему. «Драхвар» всплыл в его памяти только потому, что речь шла об иноземце, а главным иноземцем в его жизни был наставник Аберхара, Канелия в счет не шла. Она выросла в Тиндоре и для Ноктема была своей.

− Тебе знакомо слово «Драхвар»? – переспросил принц только чтобы убедиться, что пленник вздрагивает при упоминании духа пустыни. – Интересно.

Ноктем походил кругами по пыточной. Можно было подумать, что он ищет что-то на столах или выбирает инструмент страшнее. Его поступь и взгляд были зловещими, если бы Канелия увидела его теперь, то непременно сказала бы, что король воронья все же не Виндор. В действительности Ноктем пытался вспомнить слова пословицы, которую часто назидательно произносил Аберхара.

Берегись тихой воды − гласила она, напоминая, что самое страшное всегда вершится в тишине, как этот заговор против короля. Суть Ноктем запомнил так хорошо, что она стала основой любой его мысли, но звучание…