Немцы уверенно, коваными сапогами попирали русскую землю и с презрением смотрели на нас. Как слеп и вздорен человек! Не знали они, что смерть стоит за углом! Почти все лягут костьми в Сталинграде. А уцелевшие безмолвно опустятся в снег, когда их после пленения несколько суток будут гонять по многокилометровому кругу.

В Полтаве нас погрузили в вагоны и повезли дальше на запад. Ехали мы медленно, окна вагонов были открыты и можно было наблюдать течение мирной жизни за окном. По дороге идут старик с палкой и девушка в белой косынке. Далеко в поле работают люди. С тоской смотрел я на юг, где был мой дом и мои родные. Что с ними? Как пережили они смену власти? Увижусь ли я с ними когда-нибудь?

Сгрузили нас в Бердичеве в большом пустом лагере на окраине города. Полицейский рассказывал: «Посмотрите вон на те холмы! Там лежат 50 тысяч вашего брата, погибшего прошлой зимой!» И прибавил, полуоправдываясь: «Что же, голод не тетка. Когда прижмет, поцелуешь немца в самую ж…у!»

Из Бердичева, уже товарными вагонами, с решетками на окнах, нас отправили дальше. Теперь не было сомнения, что нас везут в Германию через Польшу. Некоторые нашли и в этом утешение: «Значит будем живы! Не может быть, чтобы немцы везли нас в Германию уморить голодом. Это они могли сделать и здесь!»

Под равномерный стук колес я уснул, благо на полу было место. Проснулся от крика. Поезд стоял в лесу. Вдоль насыпи бегали полицейские и что-то кричали. Вдруг на противоположной стороне вагона я заметил дыру. Были выломаны две доски. Оглянулся — а нас в вагоне считанные люди. Оказалось, ночью группе пленных удалось каким-то образом выломать доски и спрыгнуть с поезда. А я спокойно спал! Так вклиняется случай в судьбу людей. Если бы я проснулся, то вряд ли бы устоял от соблазна оказаться на свободе, и судьба моя пошла бы совершенно иначе!

Выгрузили нас в большом лагере в г. Седльце под Варшавой. Сюда свозили также пленных, взятых в Крыму — в Севастополе и Керчи. Примечательно было то, что нас прилично кормили и мы скоро физически окрепли. Но, по рассказам поляков, с которыми мы сталкивались на работе, прошлой зимой и здесь погибли многие тысячи советских военнопленных.

Сравнительно приличное обращение с пленными, попавшими в плен весной 1942, объясняется затянувшейся войной и потерями немцев на фронтах. Новые контингенты военнопленных должны были стать рабочим скотом и заменить немцев, ушедших на фронт. Все же я не рискую утверждать, что новая политика в отношении военнопленных проводилась последовательно. Во многих лагерях на оккупированной территории пленные умирали от голода еще и в 1942 году.

В седлецком лагере я пробыл около месяца. Здесь я расстался со своим дружком Виталием. Уже не помню каким образом, но попал он в партию пленных, отправляемых в Норвегию. Всем им выдали шинели, сапоги и зимние шапки. Печально было терять друга.

Пришла и моя очередь. Набив до отказа вагоны, нас повезли на запад. Сидеть из-за тесноты было невозможно. Но хуже было отсутствие воды и уборной. Так простояли мы больше суток. Поезд остановился ночью на товарной станции Берлина. Нам разрешили выйти из вагонов и дали напиться воды.

На этой остановке мы впервые увидели концлагерников-евреев, разгружавших открытые площадки с углем. Все были в полосатых одеждах. Охранников вблизи не было и некоторые из них подошли к нам. Завязался разговор на ломаном русско-польском языке. Один спросил: «Товарищи! Когда же русские придут нас освобождать?» Что мы могли ответить? В то время немцы подходили к Волге и судьба советской власти висела на волоске. Все же, кто-то сердобольный уверил: «Русские придут, обязательно придут!» Он оказался прав…

У евреев все было просто и ясно: их врагом была фашистская Германия. У нас все сложно и врагов побольше. Спорно также, кого считать врагом № 1.

Из Берлина нас повезли снова на запад. Направление угадывалось по недолгим остановкам на станциях больших городов. Из окна иногда удавалось разглядеть аккуратно возделанные поля, красивые благоустроенные деревни. Какая разница с нищей колхозной Россией!

На остановках мы жадно рассматривали хорошо одетую немецкую публику. Неужели среди них был и простой рабочий люд? Немцы провожали нас хмурыми взглядами. Девушки расточали улыбки конвоирам. Запомнилось лицо бюргера. Он что-то говорил солдату, указывая на нас пальцем. Его лицо сияло гордой, нескрываемой улыбкой победителя. Мы были видимым доказательством мощи Германии Гитлера.

Не помню уже, на какие сутки пересекли мы границу Франции. Выгрузили нас в бывшем военном городке около линии Мажино. Городок бомбили, но пострадал он немного. Остановились часы на башне у входа. Они показывали время 2 ч. 23 м. Лагерь был благоустроенным. Дорожки усыпаны галькой, везде цветы и кусты роз. Мы, по-видимому, были первыми советскими военнопленными, попавшими сюда.

Нас встретил комендант лагеря. Несколько минут он что-то говорил молодому переводчику в польской офицерской форме, но без фуражки. Затем переводчик обратился к нам. Мешая украинские и польские слова, он сказал следующее:

— Братья! Эта немецкая свинья говорит, что вам оказана большая честь работать на великую Германию! Поэтому вы должны честно и примерно трудиться! С теми, кто будет так работать, будут хорошо обращаться и кормить. Но если кто будет увиливать от работы — расправа будет короткая! Братья! Наши народы вместе проливают кровь за свободу. Сделаем все, чтобы помочь им! Мы победим!

Я догадался, что фуражку поляк снял, чтобы не приветствовать немца.

Немец во время речи переводчика покровительственно кивал головой и повторял: «Йа, йа!»

Мы молча выслушали речь смелого поляка. Особого энтузиазма она у нас не вызвала.

После этого нас повели в баню. Из нее мы вышли совершенно голыми, имея только пояс, ботинки и консервную банку. Мы не представляли себе, что в таком виде нам придется пробыть девять дней. Хотя был август месяц, но погода стояла на редкость холодная и дождливая. Днем мы бродили по большому двору в поисках укрытия. Ночью немцы пускали в казармы. Но найти место прилечь было трудно даже на цементном полу, не говоря уже о трехэтажных койках. Я ухитрялся подлезать под сетку нижней койки, что можно было сделать только в одном положении: лежа на спине. От скопления множества людей в казарме было даже жарко, но спина немилосердно мерзла, и мне время от времени приходилось выбираться из своего убежища и тревожить лежавших и сидевших рядом. В шесть часов утра немцы выгоняли нас во двор.

Но это были еще не все испытания, которые нас ждали в этом лагере. Мы приехали уже изможденные от долгого пути и дорожного недоедания. Но никакой еды мы не получили. Так повторилось и на следующий день. С надеждой взирали мы на здание, где, по предположениям, находилась кухня, но никаких признаков жизни там не наблюдалось. На третий день мы принялись за цветы и лепестки роз, затем бутоны. На четвертый день ели листья и молодые побеги.

Многие уже не поднимались на ноги, когда на пятый день нас начали строить для получения баланды. И в этот день шел холодный дождь. Солдат в плаще следил за порядком в очереди. Но вдруг он заметил вопиющее нарушение — один из пленных где-то раздобыл старый мешок и укрыл им плечи. Солдат подкрался к преступнику и начал его избивать палкой.

На десятый день мы получили вещи. Мне достались куцые штаны и рубаха. С печалью я заметил свою серебристую плащ-палатку у какого-то счастливчика.

Задержка одежды объяснилась просто: французская вошебойка не дезинфицирует одежду горячим паром, как у немцев; вместо этого одежда пересыпается серой и лежит так девять дней. Почему нас не кормили пять дней — осталось загадкой. Может быть, комендант решил: раз не работаем, то нам в великой Германии и есть не положено. Многих от тяжелого истощения организма, а то и смерти, спасла вода, которой было достаточно.

В этом лагере мы получили новые карточки. Мой номер 32864 запомнился мне навсегда. Обычно такие карточки выдавались в шталаге (коренной, сборный лагерь). Но, вероятно из-за наплыва пленных, нас отправили не в шталаг, а в пустой офицерский лагерь. Этим я объясняю то, что на моей карточке было отпечатано слово «офлаг» (офицерский лагерь) вместо обычного «шталаг». Позже эта карточка доставит мне лишние неприятности.