Для чистки картошки и брюквы отвели угол в нашей секции и обнесли его колючей проволокой. Когда партия пленных чистила картошку, то сотни глаз смотрели на «счастливчиков» в надежде, что как-нибудь и им повезет дотянуться до картошки. Хотя бы горсть очисток захватить. Так как клетка для чистки картошки была небольшая, то очистки отгребались в сторону, почти под самую колючую проволоку. Попытка подойти к проволоке, чтобы захватить горсть очисток, сопровождалась немецкой руганью, криками и угрозами. Но один раз молодой парнишка не усмотрел часового, протянул руку за очистками, да так и замер. Выстрел — и он был убит сразу. Даже руку не отдернул. Немец стрелял не дальше чем с 20-ти метров. И тут убитого оставили лежать два дня, наверно для острашения других. В эти дни никто не подходил к проволоке. Но этот урок не дал результатов, а прибавил только ненависти к немцам. Потом, правда, очисток больше не сгребали в кучи, а собирали в большие ящики и сразу увозили. Чтобы соблазна не было.

Мне смерть тоже заглянула в лицо в этом лагере. Я тоже глазел, как чистили брюкву. Один из знакомых, увидя меня вблизи ограды, толкнул ногой небольшую брюкву, которая покатилась под проволоку и прямо к моим ногам. Послышался дикий крик и дуло винтовки в мое лицо. Я обомлел, ноги подкосились и я упал на землю. Выстрела не последовало. Но намерение стрелять было в лице этого фашиста, не знаю только, что его остановило. Мое ли испуганное лицо, резко побледневшее, или что-то другое. Но он опустил винтовку, приказав перебросить брюкву на другую сторону, а мне убираться подальше от проволоки. До сих пор помню, что я был от смерти на один волосок.

Из этого лагеря почти каждый день брали группами советских пленных на работы. Сначала на добровольных началах. Почти все хотели идти работать, надеясь, что, может быть, там дадут больший кусок хлеба. Иногда оно так и было. Если попадали к хорошему фермеру, то он давал что-то поесть, а иногда и хорошо. Но чаще бывало, что, проработав весь день, пленные ничего не получали. Растратив остатки энергии, они еще больше страдали голодом. Охотников оказывалось все меньше и меньше. Тогда выстраивали в строй, и немец выбирал по виду, кто молодой и не доходяга, и уводили куда-то.

Среди пленных появились «шакалы», которые выскакивали из бараков раньше других, проверяли все уголки ограды, подходили ближе к ограде пленных другой страны и клянчили если не словами, то жестами. Один из таких даже умудрился каким-то образом перелезть во французскую зону и пробыть там целый день. Под вечер патрульный немец привел его назад. Мне кажется, без наказания. Но потом поставили часового между нашей клеткой и французской с одной стороны, и польской с другой. С третьей стороны и с четвертой было пустое пространство, по которому ходили часовые.

В этом лагере уже были двух- или трехэтажные нары с соломенными матрацами, да и боязнь, что украдут одежду. Уборные были уже с водой, так что можно было помыть лицо. В вошебойку нас больше не водили из этого лагеря, насколько мне помнится. Но это не означает, что не было вшей. Они были. Можно сказать, что после многочисленных вошебоек в предыдущих лагерях мы избавились от вшей на 75 %.

Советских пленных не задерживали в этом интернациональном лагере на долгое время. У немцев уже была разработана программа для использования нас на всевозможных работах.

Примерно через неделю после прибытия нашей группы начались отправки на работы группами от 25 до 100 и больше человек. Мы были в первых волнах советских пленных, достигших Германии. С нами немцы и начали делать всевозможные эксперименты, вплоть до газовых камер: смертельный газ, которым потом убивали людей в немецких концлагерях, был испытан на советских пленных. Советский Союз не признавал нас как военнопленных, и защиты никакой у нас совсем не было. Немцы делали с нами, что им на ум придет. Главная цель была вытянуть из нас физически все, что было возможно, вытянуть любым методом и как можно дешевле.

С первых дней отправки в рабочие команды искали среди нас людей с определенной профессией. Но так как каждый пленный хотел вырваться из лагеря, надеясь, что, куда бы его ни послали, будет лучше, то большинство оказывалось той профессии, какую требовали. Немцы и здесь скоро поняли, в чем дело, и перестали спрашивать специалистов. Отсчитывали нужное количество пленных из выстроенной колонны и отправляли. Иногда приезжали сами работодатели и выбирали пленных для своего предприятия по внешнему виду: более молодых и здоровых. В шахты мало было желающих, если заранее знали, куда набирают. Работа у фермеров пользовалась самой лучшей репутацией. К сожалению, только считанные пленные оказались счастливчиками и попали к фермерам. Немцы иногда ради шутки выдумывали самые курьезные специальности и, к их удивлению, такие находились.

Больных и доходяг не брали, а отправляли в специальные лагеря. В этой части Саксонии это был Цайтхайн, лагерь для туберкулезников, который я уже упоминал.

С начала войны и до зимы 1941-42 года советские пленные беспрерывной цепью поступали в немецкие шталаги и без особенных задержек отправлялись в рабочие команды. С наступлением холодов эти потоки замедлились.

Пленные из рабочих команд очень редко возвращались в шталаги. Попав на работы, они или выживали, или гибли и их заменяли другими. Если они отказывались работать или убегали из команд, то часто попадали в концлагеря. Это зависело от того, как они вели себя во время бегства, и от коменданта рабочей команды. Беглецов почти никогда не возвращали назад в ту команду, из которой они бежали. Если не в концлагерь, то переводили в другую команду.

Плохо было пленным в больших командах на заводах и шахтах, где плохо кормили, а заставляли много работать. В командах до ста человек было сносно. В основном, можно сказать, что чем меньше команда, тем жизнь пленных была лучше.

В двадцатых числах октября я попал в группу 37-ми человек для отправки на работу. Никто нам не сказал, на какую работу и где. Повели нас на железнодорожную станцию и к нашему удивлению погрузили не в товарный вагон, а в нормальный, пассажирский. Нас сопровождали два солдата, присланных из того места, куда мы ехали работать. Этим же поездом ехали и немцы, но только не в одном вагоне с «унтерменшами».

Выехали мы часов в 5 после обеда, ехали целую ночь с большими остановками. Нас отцепляли от одного поезда и прицепляли к другому. Нам всем хотелось думать, да мы так и думали, что нас везут на легкую работу, а главное, что нас кормить будут лучше, чем в лагере. Такова уж природа человека — всегда надеяться на лучшее.

В приятных размышлениях и с голодным желудком привезли нас на утро в маленький город Ошац, где-то между Дрезденом и Лейпцигом. Расстояние между шталагом Мюльберг и Ошацом около 75 км. На станции стояли мы долго. Часов в десять утра повели нас по улицам города. Любопытных немцев было порядочно на тротуарах. Может быть, они специально пришли посмотреть на «унтерменшей» с Востока? Некоторые, увидев нас, отворачивались с презрением.

Привели нас в большой двор, огороженный, который упирался одной стороной в двухэтажное здание с решетками на окнах. Из-за решеток были видны люди, и вскоре мы услышали польскую речь. Это был лагерь военнопленных польских офицеров. Ввели нас в кирпичное здание и приказали раздеваться. Мы были в вошебойке. Очередная санобработка, чтобы сдать нас в рабочую команду без вшей. Началась знакомая рутина: раздевание, сдача одежды для прожаривания и газ дезинфекции, почти холодный душ и несколько часов в холодном помещении. Процедура отняла почти целый день. Только примерно к пяти часам мы были обезвошены. Часов ни у кого не было. Время угадывалось по солнцу и наступлению сумерок. Опять повели к поезду, поместили в вагон, сказав, что ехать нам не больше часа. И действительно, не прошло и часа как поезд остановился в какой-то деревне, наш вагон погнали на запасной путь, а мы оказались у здания, около которого уже стояла кучка наших собратьев. Они, оказывается, уже работали здесь около трех недель. Никто нас не приветствовал радостными голосами. Пошли обыкновенные расспросы: как кормят, какая работа, откуда приехали. Одним словом, знакомились здесь же, на улице, под надзором охраны. Говорили, что работа тяжелая, но кормят гораздо лучше, чем в общих лагерях. Но за лучшую пищу надо вкалывать до потери сознания.