Только теперь, в этот момент признаний, частично раскрылись чудовищные размеры доносительства и слежки, пронизывающие организм рабоче-крестьянской Красной армии. Многие рассказывали, как их заставляли быть сексотами. Признался и мой хороший знакомый, что ему было поручено следить за мной. Конечно, он ничего плохого обо мне не написал.

В тот день мы были готовы взять оружие в руки и идти против советской тирании. Высокий подъем духа владел нами.

Теплой ночью я лежал и глядел на далекие мерцающие звездочки. Неизъяснимая радость наполняла меня. Казалось, что черная туча, висевшая над Русской землей, навсегда исчезла с горизонта. А как прекрасна может быть жизнь на свободной земле среди своих людей! Первая ночь в плену запомнилась мне навсегда как счастливейший момент всей жизни.

(Излишне говорить, что одни раньше, другие позже поняли действительные цели гитлеровской Германии на Востоке. Активный антикоммунизм народных масс был нейтрализован. Все же, значительная группа населения продолжала считать, что хуже и свирепей советской власти на свете ничего не может быть. И нам выпал единственный шанс спасти Россию, а может быть и весь мир, от коммунистической чумы!)

На следующий день немцы установили громкоговоритель и стали вызывать добровольным порядком пленных разных родов войск: летчиков, танкистов, артиллеристов и др. Группами по 50 человек их водили в село. Нашлось много охотников. Вернувшиеся рассказали, что немцы интересовались новыми типами оружия, но как-то поверхностно. Действительной целью вызова было, вероятно, желание выяснить настроения пленных.

Ходил и мой друг. В селе офицер через переводчика задал всей группе только несколько вопросов об английских танках. Находившиеся в группе танкисты ответили. После этого группу отвели в сторону. Виталий подошел к переводчику и попросил разрешения поговорить со старшим офицером. Переводчик отвел его в соседний дом и сказал, что герр майор прекрасно говорит по-русски. За столом в полутемной комнате сидел высокий пожилой офицер, по-домашнему, в очках.

— Господин майор, — сказал Виталий, — я хотел бы поступить в немецкую армию, бороться с большевиками!

Майор подумал и сказал:

— Как же вы будете воевать против своих?

— Я большевиков своими не считаю, господин майор.

— Немецкая армия не нуждается в русских добровольцах. Мы сами справимся с большевиками!

Затем майор спросил:

— А кто вы по национальности?

— Какая разница?

— Для нас есть разница! В будущем всегда говорите, что вы украинец!

Разговор был окончен.

Это был последний день на том месте, где мы сдались в плен. Следующим утром нас передали румынам. Первое, что те сделали, это ограбили нас. Сняли приличную обувь, часы, отобрали автоматические ручки и все более или менее ценные вещи. Ничего этого у меня давно не было. Но один румын соблазнился дрянной записной книжкой…

Когда мы покидали наш временный лагерь, мы видели, как шоферы нашего полка учили немцев управлять английскими машинами.

В походе румыны вели себя вполне дружелюбно. На ломаном русском или немецком языке яростно ругали немцев. Пройдя сотню шагов, солдат снимал с плеча винтовку и стрелял в воздух. Наше движение по степи сопровождалось почти непрерывной стрельбой. Причина такого странного поведения осталась непонятной. То ли румыны пугали нас, то ли придавали себе храбрости.

С первого дня плена начали циркулировать слухи об освобождении из плена тех, кто жил до войны на оккупированной части Украины. Многократно составлялись списки пленных по областям их проживания. Это продолжалось вплоть до отправки в Германию. Слухи, вероятно, пускали в оборот сами немцы с целью предотвращения побегов: зачем человеку бежать, если его вот-вот выпустят? Но кое-кого немцы действительно освободили — одетых в гражданскую одежду и тех, за кем приходили родственники.

Гражданской одеждой, к моему удивлению, запаслись многие. Я наблюдал такую картину во время марша. Впереди шедший пленный снял на ходу вещевой мешок и достал рубаху. Оглядываясь, он начал переодеваться. Закончил кепкой. Все военное он раздал соседям. На следующей остановке возле сельского колодца стражник-немец, заметив гражданское лицо среди военных, немедленно прогнал переодевшегося. Когда мы тронулись в путь, этот человек еще долго шел за нами вдоль улицы.

Но вернемся к первому дню похода. Под вечер мы внезапно остановились. Румыны выстроили нас в шеренгу по одному. Шеренга растянулась на всю степь. Прошло, вероятно, часа два, прежде чем мы увидели, что происходит впереди. Это было достойно удивления. У дороги стояли три немецких солдата. Один из них набирал кружкой, как оказалось потом, семечки и сыпал их в подставленную пилотку. Второй солдат, стоящий рядом, держал наготове толстую палку и, в свою очередь, бил пленного по голове, плечам или спине. Если пленный пытался обойти этих двух солдат, то получал добавочные удары от третьего немца и загонялся в строй. Такова была первая выдача пищи в плену.

В селе нам дали напиться воды и загнали во временный лагерь — обнесенный проволокой колхозный двор. В этом лагере мы получили баланду, а утром кусок хлеба. Так было и в дальнейшем. После 25–30 км каждый день, нас загоняли на ночь в лагерь. Из этого можно сделать заключение, что немцы наладили организованный отвод пленных в тыл. На второй или третий день конвоирами стали немцы.

Нам с Виталием не во что было получать баланду. Котелков мы не имели и подставляли пилотки. Но скоро мы додумались и сшили себе мешочки из прорезиненного материала, привезенного мной еще из Москвы. Немцы в один из налетов на город сбили воздушный баллон, поддерживавший заградительную сетку. Часть этого баллона досталась нам. Многие, в том числе я, выкроили себе куски, заменявшие плащ-палатки. Моя серебристая плащ-палатка спасала от дождя и холода и в армии, и в плену.

Через несколько маршей мы достигли Полтавы и остановились снова в каком-то колхозе в предместье города. В этом лагере охрана была посолидней. Стояли вышки с часовыми и проволока была погуще. Здесь мы задержались на несколько дней, прошли первую регистрацию и получили картонные карточки с номерами. После этого начались поиски евреев. Велись они так. Пленных по одному выпускали из лагерных ворот мимо двух чинов в черных формах. Один из них смотрел выходящему прямо в лицо, другой в профиль. Вышедший затем направлялся к столу, у которого солдат ставил печать с надписью «geprüft» (проверенный).

После этой процедуры нас загнали в другой отсек лагеря. Посредине стоял сарай, в котором под вечер заперли обнаруженных евреев и комиссаров — человек, вероятно, 10–12.

Молодой еврей выглядывал в дверную щель и просил закурить. В обмен он предлагал новую пилотку. Но курева ни у кого уже не было. Затем он влез на чердак и просунул голову в небольшое слуховое окно. Представившаяся картина огромного числа пленных поразила его. Он принялся нас укорять: «Эх вы, вояки, как же вас столько попало в плен?» Никто не отвечал.

Всю ночь парень пел песни с тоскливым надрывом. Песня плыла над затихшим лагерем и таяла в черной темноте июньской ночи. Многие не спали, слушали его лебединую песню.

Утром заключенных увели. Знакомых лиц не было. Евреев у нас в полку было мало. За исключением одного — все политработники.

Позже прошел слух, что заключенных расстреляли.

Откуда та покорность судьбе, с которой люди шли на смерть? Сарай не охранялся, из него легко можно было вылезти и пробраться к проволоке. Почему же они не пытались бежать?

И вообще, на этапах и из транзитных лагерей бежать было не так трудно, и, вероятно, побеги были, но мало. Почему? Удерживали невыясненность обстановки и ложные надежды на немцев.

Случаев убийства пленных на этапе я не видел. В одном из транзитных лагерей стражник, по-видимому от безделья, пустил ночью пулеметную очередь по спящим. Были убитые и раненые.

В селах жители, обычно женщины и дети, бросали в строй куски хлеба, вареную картошку. Мы были уже голодны и сбивались в толпу, стараясь поймать брошенный продукт. Немцы стреляли в воздух и отгоняли женщин, но те не уходили, пока не раздавали все, что имели.