К заросшему глубокому карьеру, в котором когда-то добывали глину, мы выскочили как-то внезапно. Клим, конечно, высказался на тему, что «подошло бы языческое капище», но в нашем положении так рисковать точно не следовало.

На дне карьера, среди пластов отработанной глины, было то ли болотце, то ли озерцо. Костер на берегу мы зажгли сразу же как остановились.

— А не сбежит? — осведомился Алик, осторожно вытряхивая из рюкзака сверток-мопсика.

— А вот сейчас увидим, — отозвалась я и на всякий случай перекрестилась.

Освобожденный от веревок мопсик смерил меня лютым взглядом. Продемонстрировал было бездонную глотку — я отреагировала вполголоса: «Вах, баюс-баюс» (после сцены на кладбище мопсики мне были уже побоку). Визгливо рыча, покосился красными глазками на Алика.

— Криптовато, — сказал тот и поблестел очочками заинтересованно.

Зато вот Клим попятился. Он-то, конечно, помнил свою роль, но балансировать на грани «сейчас жахну» — это вам не камешки по Ладоге пускать.

— Кирие, я помню твой план и твои выкладки… — мопсик медленно наступал, попыхивая хвостом-драконом, — но хочу напомнить, что у меня нет вашей защи…

Тут мопсик подобрался для прыжка на бывшего хозяина и пропустил мой разбег. То есть, в конце-то он как раз повернул голову, но времени у него оставалось — выпучить до предела красны глазки, оценить мой кроссовок и потом с недоуменным «и-у-у-у-у-у-у-у-у!» унестись в сторону карьера.

— Хорошо пошел, — хищно сказала я, оценивая огненный след в воздухе. Из карьера донесся плеск, который показывал, что цель поражена. И многолетние детские гоняния в футбол во дворе с пацанами не прошли для меня даром. — А вот сейчас увидим — сбежит или нет.

— Может, он после такого вообще сразу к себе провалится, — усомнился Алик.

— Ну, он общался с Гераклом, — признался Клим, тихонько хихикая. — Хотя тот, конечно, до такого не додумался…

А жаль. Видок у вернувшегося через минутку Цербера был тем еще: тина, водоросли, обертка от конфеты на спине, яростно горящие глазки. Так могла бы выглядеть восставшая из ада Муму, явившаяся к Герасиму, чтобы предъявить жесткие претензии.

Жесткие претензии мопсик собирался предъявлять мне. Возможно, даже вводить против меня какие-то античные санкции. Вот только Алик зря собирался заступать меня со своей битой, которую он зачем-то прихватил.

Во-первых, все равно не заступит. Во-вторых — в груди с ночи так и пылает словно выжженное изнутри чем-то светлым «Не бойтесь!»

— Значит так, — сказала я Церберу вполголоса. — Кое-кто сказал, что ты вроде бы должен нас понимать. Значит, в лучшем случае ты сейчас возвращаешься к себе. В худшем случае тебе будет очень плохо.

В ответ последовал оперативный бросок к горлу. Ожидаемо — не к моему горлу (мопсик оказался не таким идиотом, чтобы бросаться на шею, чуть ниже которой висит знак Его). К горлу Клима — в попытке продолжить то, что начато.

Попытка оказалась пресеченной ударом биты. Удар у Алика оказался не поставленным, но координаты точными: Цербер улетел прямиком в костер.

Но и оттуда вернулся, окончательно приобретя сходство с собачкой, которую не до конца приготовили в корейском ресторане.

Мои надежды на то, что подземка (карьер) или огонь возьмут верх как родная стихия, и Цербера таки перетянет в другой мир, не оправдывались. После еще двух полетов в карьер и нескольких — в костер, у меня начала побаливать нога, а мопсик оставил попытки броситься на Клима. Но зато теперь уселся неподалеку и ехидно ощерился бездонной пастью. Вроде как — ага, давайте, пинайте, со мной так давно не играли. А оставшееся время я за вами похожу. Покушаю резиновых покрышек и конечностей беззащитных людей. Попутно расшатаю Клима хотя бы до половины Аида.

— Ну, так, — сказала я, отдуваясь. Мопсик только что начертил в воздухе устало-низкую траекторию. — Я-то надеялась, что придется без крайних жестоких мер. Но, видимо, не получится.

— А я-то думал, ты вроде как… за милосердие по отношению к животным, — опасливо вставил Алик, разминая кисть.

— Точно, — кивнула я. — Это и было милосердие.

Потом прокашлялась, и вернувшийся в очередной раз из карьера Цербер обнаружил на моем лице бескрайность Любви, ему лично предназначавшуюся.

Бескрайность мопсику не понравилась.

— Ну, вот теперь я убедилась, что это самая-самая лучшая для меня собачка, — пропела я в той степени сладости голоса, которую обычно слышала от сюсюкающих мамаш на детской площадке. — Ну, иди ко мне, мой маленький, мы с тобой теперь никогда на расстанемся…

Цербер подумал и попятился. На морде белого мопсика проступило явственное «НАФИГ».

— Ути, какой ты миленький, а какой у нас хвостичек, — продолжала я, отважно борясь с собственной ненавистью к сюсюканью. — А какое у нас пузичко, какие у нас лапки ушки, как хочется потискать… А кто у нас хочет косточку? Цербя хочет.

Судя по взгляду активно отступающей от меня твари — ей таки хотелось поглодать косточку, но мою берцовую.

Из-за спины донесся звук тихо упавшего куда-то Аида. А потом захлебывающийся ржач и тихое «Цербя!»

Противник был деморализован и подавлен, но не уничтожен окончательно, и потому я продолжала давить:

— Мы поставим тебе самую красивую мисочку, будем кормить тебя овсяночкой, — от слова «Геркулес» пришлось воздержаться из-за подозрения, что в таком случае овсяночка пойдет на ура, — Купим тебе самый лучший ошейничек, каждый день будем с тобой гулять в парке… дважды… ой, а в парке так много людей, так много симпатичных детишечек, которые тоже хотят играть с собачкой!

У собачки задергался красный глазик. В тщетных попытках обрести спасение у мужской части экспедиции, мопсик обернулся…

— Ой, а я всегда обожал собак, — пропел Алик, — можно погладить?

— И, конечно, мы его переименуем, — нежно подключился Климушка (сквозь нежность послышались интонации опытного палача). — Можно назвать его Росинкой, или Пельмешком, или Гулькой…

На морде у Цербера нарисовалось немое «За что?!» Нужно было дожимать ситуацию.

— И, конечно, я буду тебе петь перед сном, — выдохнула я, набрала в легкие побольше воздуха и завела: «Спи моя радость, усни…»

Вообще, мой голос мог бы неплохо презентоваться на Евровидении — если бы мы захотели уничтожить Евровидение. В детстве он был источником лютого ужаса соседей, которые честно считали, что у нас кого-то убивают (регулярно). Учительница пения, подозреваю, до сих пор слышит «Кузнечика» в моем исполнении в не самых своих лучших снах.

Оказалось, что существо из подземного мира к отсутствию у меня слуха тоже оказалось неподготовленным: Цербер как-то странно заметался, сперва попытался прикинуться мертвым, понял, что не прокатит и с воем сиганул в костер.

Взметнулись искры. Костер втянуло в землю, оставив внушительную воронку, как от снаряда. Подземное чудовище явно понесло в свой мир вести о том, что сюда соваться не надо, тут еще страшнее.

— И это я еще до «Отче наш» не дошла, — выдохнула я и развернулась к явственно дезориентированным Климу и Алику. — Что смотрите? Это была моя темная сторона!

— Желал бы я услышать твое соревнование с нетрезвым Посейдоном! — потрясенно выдохнул Клим.

— А мне понравилось, — мужественно заявил Алик, с уверенностью мыши, влюбившейся в кактус.

Время было за глобальными решениями.

Комментарий к Бескрайняя нежность и немного футбола

Стратий - воинственный. Алик настолько достал Аида, что тот уважительно называет его… ну, вот так.

========== Об очень античных способах путешествовать ==========

Кто-о хотел движухи? Во-от она, началась. Подползаем к финальному недоэкшну, а в следующей главе - неканоничная Персефона!

Глобальное, как ему и полагается, подкралось из кустов и пнуло в печень.

- А почему бы нам все и не усложнить? – спросила я и начала рыться в своей сумочке. За моими жестами наблюдали со скупым недоверием. Когда на стол в лачужке Алика брякнулся тот самый бронзовый жертвенный нож – Климушка поднялся и дальновидно умотал в угол.