— А-а мне теперь…
— К стене, — выдохнул Аид как-то очень устало, бесцветно. — Идем, сейчас. Прижмись.
Стена у церквушки была вполне себе обычная. Холодная, покрашенная желтой краской — самое то для храма на окраине. Клим стал рядом со мной, и я увидела, как дергается его лицо и что-то шепчут губы — только не могла разобрать, что там по-гречески, молитвы, ругательства или все вперемешку.
Мопсик затормозил и недовольно уставился на нас, опасливо — на стену. Выпученные, водянисто-красные глазенки, потешные складочки у шеи, короткие лапки, кажется — за поводок и какой-нибудь… писательнице детективной в семью, да.
Бампер джипа сноровисто исчезал в глотке. Думаю, там бы хватило места еще на пару автоколонн. Мотался коротенький хвостик-дракошка: злобно попыхивал огнем.
Цербер неторопливо скребнул лапкой (на асфальте остался такой след, будто взрезали). Открыл жуткую пасть в ехидном ощере — закапал дорожку слюной, разъевшей асфальт. И неспешно, с чувством выполненного долга пошагал к тротуару, громко принюхиваясь по пути. На тротуаре-то, кстати, как раз скопилась изрядная толпа — видно, глазеть на тот самый джип…
— А-а… — застонал прижатый к стене Аид. — Я даже выругаться в таком положении не могу. Кирие — я пошел, а ты… ну, не знаю, думай. Лопату найди. Или еще что-нибудь.
— Ку-куда пошел? — печально вякнула я. — За-зачем?
— Пошел, пока он не начал убивать. Вот так, — в полусотне метров от нас белый мопс непринужденно целиком зажевал урну. — Попытаюсь договориться, а если не получится…
— Тогда искать лопату?
— Тогда бежать в храм. И не выходить. Слышишь? Если увидишь, что я… что меня… — лицо его болезненно передернулось. — Беги внутрь и не выходи.
И отошел от стены, а я только и успела заметить — что у него почему-то красные, как от ожога ладони. Вот спросить не успела: если его – что? Убьют? Так он же бессмертный? Съедят? А эта скотина вообще может съесть бессмерт… ой, ей.
Мопс, который уже собирался было прихватить за ногу наукообразного дядечку с портфелем, покрутил башкой, выцелил Аида и двинулся навстречу. Неспешно. С видом, который уж никак нельзя применить для свидания с любимым хозяином.
Вид очень подходил для удаления чьих-либо конечностей.
А Клима колотила явственная дрожь. Похоже, он не врал насчет трусоватости-то.
— Ст-стой, — он говорил почему-то не по-гречески, по-русски, — стой. Фу. Ну, ты же помнишь, кто твой…
Я только ойкнула: внушительные клыки сомкнулись в сантиметре от рукава моего гостя, Аид шарахнулся в сторону, а Цербер радостно приземлился на лапы, выцеливая — как бы получше прыгнуть в следующий раз.
Прыжок — рывок… трофеем мопса оказался кусок рукава, зато Аид теперь оказался лицом ко мне и прохрипел: — Кирие… или ты оправдаешь звание моего хранителя… или тут сейчас начнется…
Я уже рылась в сумочке (здоровой, вмещающей в себя при необходимости батон, пакет молока и полкило халвы — проверено), лихорадочно отбрасывая какие-то квитанции, ручки, пакеты на всякий случай…
Он ведь не собирается его убивать, — подумала я после очередного прыжка. Даже в горло ему вцепляться не собирается, и тогда — почему Аида так шатает каждый раз (вот он уже чуть не упал!), почему он так старательно пятится от бешеного мопсика, почему подрагивает земля и вокруг холодеет, холодеет…
Прыг. Клац. Скррр… Опять похоже на сценку на кладбище, там-то Клим тоже вел себя ну просто слишком тихо, как будто кого-то боялся разбудить…
Или что-то.
— А! Архи’дия бле’! * — завопила я при внезапном понимании, бросила поиски, ухватила сумочку наперевес и начала брать разгон а-ля средневековое таранное орудие.
— В храм! — прохрипел Аид, опускаясь все же на колени после очередного броска (кажется, Цербер чуть-чуть тронул его лапками, а гостенька шатнуло изрядно). — Поздно…
— Боржоми пить поздно, когда почки отвалились! — гаркнула я, подскакивая к нему. — Службу очистки вызывали?!
Я врала и бодрилась: я видела, как недоуменно и радостно облизнулся Цербер сначала на сумочку, потом на меня — как ценный гарнир. Я видела оплавленные трещины асфальта, которые расходятся из-под дрожащих пальцев моего безобидного гостенька, пускавшего камешки по воде Ладоги.
Я знала, что ничего не сделаю со своей двухлетней сумочкой, но уж если в сумке нет топора, которым можно оглоушить тартарскую тварь — что уж тут поделаешь?!
— Таки ви готови, шо вас будут бить? — с неуместным одесским акцентом поинтересовалась я, выходя вперед и размахивая сумочкой как, ну, не знаю, очень большим нунчаки.
— Хргрррр, — энтузиастически прозвучало в ответ. Белый мопс неотвратимо пошел на сближение.
«Господи, — подумалось мне, пока я заслоняла одной рукой горло, а другой прицеливалась, — хоть бы мне раз вдарить по черепу этой твари, пока она меня не употребила!»
Но тут я увидела, что Цербер, кажется, целится не в сумку и даже не в мое горло, а скорее мне в ноги, в смысле, в мои замечательные, недавно купленные ботинки, удобные, непромокаемые, специально для Питера и…
— ФУ, СКОТИНА!!!
Смолкли гудки машин. С ближайшего дерева сорвалась и в панике улетела куда-то стая ворон. Думаю, что в ближайшей паре кварталов все собаки выпустили из челюстей то, что там держали.
Громко упал кто-то в толпе зевак.
Позади раздалось что-то похожее на «Прям как Гера!»
Цербер выпучил водянистые глазки и озадаченно присел. Потом посмотрел в глаза мне и, кажется, обернулся двумя призрачными головами, ища пути отхода.
— Жрать захотел, Тифоново отродье? — спросила я, подходя поближе. — Сейчас накормлю та-ак…
Цербер вяло клацнул челюстями на мой показанный ему кулак, потом попытался раскрыть рот еще — и вдруг попятился с повизгиванием.
— Никогда! Не покушайся! На мою! Обувь!
Сумочка по голове мопсика все же прогулялась, но он и не думал обращать внимание. Видимо, просчитав что-то и решив, что уйти огородами ему не дадут, тартарский пес взвыл и притворился, что удар сумочкой был смертельным.
Бякнулся на бок, потом на спину и задрал все четыре ноги.
Отброшен был даже дракон, выпустивший последнюю струйку пара.
— Обувь? — выдавили позади меня.
Состояние слепого бешенства схлынуло. Я рассеянно посмотрела на фантомно мертвого Цербера и пошарила в сумочке.
— А-а… с детства. У соседей был овчар, так он мне сандалики обгрыз. Любимые сандалики были, — я подумала и добавила мрачно: — А овчар был вроде как злой… был. Ну, и с тех пор…, а чего это он?
Аид выглядел уже получше и повеселее: стоял, его даже не качало, только вот рукава ветровки были как-то подозрительно обожжены.
— Смертные полны таких сюрпризов, кирие… скажи, на тебе ведь есть… Его знак?
— Ну… — я покосилась на мамин подарочный крестик, выскочивший из-под фуфайки в пылу беготни. – А, да, точно…
— Уи-и-и-и, — жалобно выдал Цербер, помирая на порядок больше прежнего. Я покосилась с опаской.
— Не тронет, — сказал Клим, усмехаясь. — Тебя защищают. Да, начинаю понимать, почему… Послушай, его нужно связать чем-то. И отправить куда-нибудь под присмотр: здесь оставлять опасно. У тебя ведь есть та веревка от Гермия?
— Ну да, — я вытащила небольшой моток, словно спряденный из чьих-то мягких волос. — А ее разве хватит?
Однако, хватило. Мопсика, который не рисковал даже разевать пасть и только косился опасливо и капал слюной, как Чужой, я упаковала как гусеницу. Место расположения зубов и бездонной бездны я фиксировала особенно тщательно, и через минут десять из кокона с вялой ненавистью смотрела только пара водянистых глазок.
Аид помогал держать узлы, но в целом старался держаться подальше.
— Нельзя приказывать, — вполголоса заговорила я. — Нельзя призывать свои силы, нельзя управлять мертвыми, быть поблизости от всего олимпийского или подземного. Убивать смертных тебе тоже нельзя. Что случится иначе?
Я поймала в серо-зеленых глазах неприятный отблеск пожара. Давнего и вечного пожара, жуткого, как вечно полыхающий вулкан.
