Альбус тяжело опустился обратно в кресло.
Они сидели в напряженном молчании. Геллерт слушал, как Альбус тихо дышит. Когда выносить это стало невозможно, он спросил:
— И как долго ты планируешь здесь оставаться? — «Ты», не «мы». Если Дамблдор и заметил это, то никак не прокомментировал.
— Пока тебе не станет лучше, — он плохо скрывал волнение.
— Я сказал, что я нормально себя чувствую. Вот только мы все равно не знаем, куда нам отправиться.
Все казалось бессмысленным. Даже если они смогут остановить Волдеморта, что изменится? Мертвые все так же будут мертвы. Живые все так же будут жить. Да и если мир позволял таким, как Риддл, как он сам, рождаться, нужно ли такой мир спасать?
— Ничего, что-нибудь подвернется, — с каким-то раздражающим оживлением сказал Альбус.
Геллерт не стал спорить, ему, в целом, было все равно:
— Если хочешь, мы можем отправиться прямо сейчас, — он посмотрел на друга.
— Боюсь, что нет. — Альбус неловко улыбнулся. — Вчера мне пришло письмо от Ньютона: он достал клыки василиска и завтра будет здесь.
Скамандер. Геллерт и хотел бы разозлиться, но сил не было. Ничего не было. Холодный пепел на окровавленном пепелище.
Он так не хотел думать. Так давно прятался по углам от своей памяти, от своего прошлого. А теперь оно неумолимо приближалось к нему.
— Как ты можешь находиться рядом со мной? — задушенно спросил Гриндельвальд.
— О чем ты?..
— Как тебе удается выносить меня? Как ты, святой Альбус, можешь находиться рядом с армией трупов за моей спиной?
— Геллерт. Сейчас не время говорить об этом, — вкрадчиво ответил Дамблдор.
Но волна гнева уже захлестнула Геллерта.
— Как ты можешь держать эту Палочку в руках? Колдовать Ею в классной комнате, когда знаешь, как я ее использовал?
— Геллерт, пожалуйста, отдохни, и потом мы обсудим все, что ты захочешь. Ты едва дышишь! Я не готов сейчас это обсуждать.
— Говорить ты об этом не можешь, но организовать мне амнистию — пожалуйста?
— Я не вижу связи. И действительно верю, что вместе у нас гораздо больше шансов победить Волдеморта.
— Что, спасение этих людей перечеркнет убийство тех других?
— Нет, Геллерт. Это не так. — Дамблдор смотрел на него с жалостью.
— Ну и зачем тогда это все? — спросил он скорее сам себя, чем Альбуса.
— Не делай вид, что считаешь, что для помощи другим всегда нужен повод. Или ты хочешь сказать мне, что тебя интересовала только власть? Ты хотел справедливости когда-то, разве нет?
— Не знаю. Я не знаю. Кажется, когда-то хотел.
— Я помню, что хотел, — мягко настоял Альбус. — Я старался убедить себя, что это не так. Но даже все эти годы спустя, я, пожалуй, скорее верю твоим старым речам о лучшем мире, чем собственной лжи. И вчера я в этом убедился, — он улыбнулся.
— Альбус, не лезь мне в душу. Тебя туда не приглашали.
— Знаешь, ты ведь сам мне сказал, что нельзя носить свою вину в себе.
— Не в чем мне каяться! Не знаю, что ты там себе выдумал, но…
— Геллерт!.. — Дамблдор смотрел скорее ласково, чем укоризненно.
Злоба разгоралась в нем, как лихорадка. Ему нужно было выиграть этот спор любой ценой. Потому что иначе ему придется снова ступить на тот ковер из мертвых тел, посмотреть вниз и признаться себе по всем.
— Я ни о чем не жалею! — сказал Геллерт с надрывом. — Ни о чем. Мы боролись за право существовать. Если бы я не проиграл, меня бы считали героем. И все жертвы были бы оправданы. Но я проиграл, а значит всё было зря. Вот единственное, о чем я жалею. О проигрыше.
— Геллерт, кого ты пытаешься обмануть? Меня или себя? — сказал Альбус очень тихо.
— Я, в отличие от тебя, никогда себе не врал. И тебе, кстати, тоже.
— Уверен, что, победив, ты не был бы счастлив. Ты точно так же обнаружил себя посреди мертвого поля.
— Я был бы силен, достаточно силен, чтобы защитить других. В этом было бы мое счастье.
— Я не верю, что ты донес свою убежденность до конца войны.
— Да что ты-то об этом знать можешь?
— Я не верю, что ты не чувствовал, что не допускал мысли, что ты не прав. Что цель не оправдывает средства.
— Какая разница, что я чувствовал? Я знал, что я прав.
— И ты хочешь мне сказать, что ты хотел всей этой крови?
— Ты не слышишь меня. Это не важно, чего я хотел. Я делал это ради общего блага. Мои желания были не важны.
— Даже такой хороший оратор, как ты, не сможет убедить меня в этих словах. Не уходи от этой боли, Геллерт. Разреши себе ее — тебе станет легче.
Геллерт чувствовал, как ярость жжет его изнутри, пылая в ужасной пустоте, наполняя его желанием покарать Альбуса за это спокойствие и эти ненужные слова.
— А ты давно хранил все эти вопросы, да? Так ты себя успокаивал все эти годы? Так? Убеждал себя, что я все понимаю и сам остановлюсь? Думаешь, я сейчас это подтвержу и отпущу грехи, которые ты сам себе выдумал? Не надейся. Ты просто был слаб, вот и все.
— Да, Геллерт. Я слаб, я из тех людей, у которых не хватает мужества убить, если они не могут согласиться с оппонентом, — кивнул Альбус.
Геллерт смотрел на него со злобой.
— Единственное, в чем ты прав, так это в том, что под конец войны многое изменилось. Когда ты видишь столько смерти, начинаешь понимать, что она ничего не стоит. Мертвые всегда мертвы, живые всегда живы. И когда я убедился, что проигрываю, останавливаться уже было поздно. — Геллерт ядовито усмехнулся. — И знаешь, я не жалею. «Вселенная — это я», как говорил один умный немец. Когда я умру, она закончится. И в своей вселенной я долгое время был правителем.
— «И видя, что настоящее нехорошо, он сделал его еще хуже, так, чтобы будущее могло стать лучше», — Альбус покачал головой.
— А ты, значит, все еще веришь в то, что будущее станет лучше? Альбус. Не для нас. И даже не для тех, кто будет жить потом. Не будет общего блага, никогда не будет. Не будет красоты и справедливости. А только бесконечная война, болезнь, нищета. И кто-то, кто в этой войне ненадолго выигрывает. И, в конце концов, смерть — не так уж она и плоха среди всех остальных вариантов. А нам остается только сжать зубы и молча стерпеть свое поражение. Оставь надежду, всяк сюда входящий.
— Значит, ты живешь в Аду? — Альбус смотрел на него со спокойной печалью в голубых глазах.
— Пожалуй. А все хорошее нам дано, чтобы было еще больнее, когда оно закончится.
— То есть ты видишь себя жертвой всего, что произошло? Геллерт, ты выше этого. Я же знаю тебя. Я знаю, почему ты не спишь, знаю, почему согласился помочь. Знаю, почему снова и снова начинаешь со мной эти споры. — Альбус говорил с неумолимым спокойствием.
— Давно ли? — Геллерт прищурился. — Ты, кажется, смотреть на меня не мог, делал вид, что мы не более чем вежливые боевые товарищи, да что уж там — неприятные друг другу коллеги. Ты меня не знаешь и никогда не знал, ты моя самая большая неудача, и если бы тогда я смог сделать то, что собирался, если бы ты пошел за мной — я бы победил. Но у меня не получилось. И знаешь, что я думаю? Что и ты об этом жалеешь.
— Ошибаешься. И я видел, что сделала с тобой твоя совесть, когда тебе пришлось посмотреть ей в лицо. И я понимаю, почему ты боишься сделать это снова.
Геллерт был так зол на него. На то, что тот не верил ему с самого начала, на то, как вел себя в первые дни. На то, что предал его тем летом. И на то, что он не убил Геллерта в самом начале войны. Он хотел встряхнуть Альбуса, сделать ему больно, чтобы он ощутил хотя бы малую толику того ужаса, который переполнял все его существо.
