— Альбус, что с тобой происходит?

Ариана умерла годы назад. Почти месяц спустя со смерти матери, с которой у них были куда более осмысленные отношения, семнадцатилетний Альбус смог оправиться от утраты. Прошло тридцать лет. В чем же дело?

— Геллерт, скажи мне, — начал он неуверенно, морщась, словно от боли, — скажи мне, ты помнишь? Ты помнишь, кто это сделал?

Он поднял взгляд на Гриндельвальда. В его глазах застыл невыразимый, почти детский ужас.

Что ответить? Соврать? Соврать и утешить его? Соврать и разрушить его? Какой из трех ответов выбрать?.. Какой?

— Нет. Я не помню, — решился он. — Я и сам задавался этим вопросом, но я не знаю. Я думаю, никто не виноват, — а потом добавил: — и все мы виноваты.

Альбус уронил голову на руки.

— Извиниться, Геллерт. Я должен попросить у нее прощения. Хотя бы у нее. В первую очередь у нее, — он говорил еле слышно, его плечи дрожали. — Чем я лучше Тома? Так же пытаюсь обмануть смерть.

Гриндельвальд смотрел на этого несчастного человека, божественным идолом стоящего над магическим миром. Великий Дамблдор, который спасет их всех. Обязан спасти их всех. Несчастный мужчина, несущий на своих плечах непосильную ношу и пожирающий себя изнутри.

— Ты никогда никого намеренно не убивал. Альбус, в этом весь ты: Дары, а не крестражи. — он так долго сердился на Дамблдора… И как странно было сидеть теперь рядом с ним и защищать этого уставшего, раздавленного мужчину от него самого.

— Дары, а не крестражи. Дары, — пробормотал Дамблдор. — А не крестражи. Вот именно.

Дамблдор судорожно вздохнул, и Геллерт понял, что тот плачет. Гриндельвальд протянул руку и сжал дрожащее плечо Дамблдора. Постепенно он овладел собой.

— Ты ушел, Геллерт. Как мог бы предвидеть всякий, кроме меня, — этот голос был наполнен такой горечью, такой болью, что Гриндевальд и сам едва мог вздохнуть. Вот только теперь к тоске примешивался еще и жгущий яд. — Ушел к своими планами захвата власти, Темной магии, к убийствам. К своим мечтам о Дарах Смерти. А я остался хоронить сестру и жить дальше… И когда прошли годы, когда люди гибли, я ничего не сделал. Я не остановил тебя, не мог выступить против тебя. Их смерти, Геллерт, они тоже на моей совести.

Гриндельвальд ожидал чего угодно, но не этого. Он едва поборол в себе желание ударить Альбуса. Да как он смеет? Как он смеет говорить это ему в лицо? Как он смеет прикасаться к чему-то, что принадлежит только Геллерту. Все эти мертвые лица — они его, его по праву. Эти души забрал он, и никто другой в этом не повинен.

— Кажется, это меня ты обвиняешь в том, что я играю в бога. А сам ничуть не лучше, — практически выплюнул он ему в лицо. — Кто тебе внушил, что ты кому-то обязан? Что ты настолько лучше глупой паствы вокруг тебя? Это тебе дуэль вскружила голову? Встал на мой поверженный миф и вдруг оказался на мраморном пьедестале? Я тебе одно скажу: когда так высоко забираешься, падать бывает очень больно.

Дамблдор грустно усмехнулся:

— Думаешь, я не понимаю этого? Знаешь, я никому этого не говорил. И не имею права, пожалуй, даже так думать. Но, Мерлин, Геллерт. Как же я устал, — он прикрыл глаза. — Ты, наверное, один и сможешь меня сейчас понять.

— Я всегда был единственным, кто мог тебя понять.

— Пожалуй. Я не могу оставить их. Не могу сдаться. Уже слишком поздно, я пообещал всем этим людям, что буду помогать. Я не могу нарушить данное слово. Я должен, — каждое слово Альбус произносил с неохотой, словно вынимая битое стекло из свежей раны.

— Должен ты только себе. Просто признай, что делаешь это в первую очередь для себя. Что ты не миру помочь хочешь, а себе в первую очередь. Потому что ты будешь чуточку счастливее, если кого-то облагодетельствуешь. Что у тебя будет больше силы, больше власти, что в имени твоем будет больше веса. И сам ты будешь любить себя немного больше.

— Не суди всех по себе, Геллерт, — Дамблдор покачал головой и задержал на нем долгий, внимательный взгляд.

— Хорошо, не силы. Не власти. Прощения. Не любить ты себя будешь больше, а ненавидеть меньше. Чем больше ты страдаешь, — он сделал небольшую паузу, — ради общего блага, тем легче тебе жить с собой. И с ней, — он кивнул на Камень.

— Ну и зачем ты мне это все говоришь?

— Потому что могу. Потому что ты меня слушаешь. Потому что я единственный, кто тебя не осудит и поймет.

— Ты слишком все упрощаешь, — на этот раз Альбус сам подлил им еще огневиски.

— А ты слишком все усложняешь.

— Может быть, но, знаешь, говорят, что обычно самый трудный путь и есть правильный.

— Вот уж ересь. Мой путь был совсем непростым, и что же, считаешь, более верного пути для меня не нашлось бы?

Альбус внимательно посмотрел на него, и Геллерт прикусил язык, понял, что сказал лишнего:

— Мы сейчас не обо мне говорим в любом случае.

— А что, есть о чем поговорить? — Дамблдор обратил на него свои пронзительные голубые глаза.

— Нет, не о чем нам говорить. Так что же, если я оставлю тебе кольцо, могу я быть уверен, что ты не попытаешься его снова надеть? — перевел Геллерт тему.

— Да, я думаю, что да. В конце концов, ты прав. Это будет не Ариана, — его плечи поникли, а взгляд снова до краев наполнился болью.

Геллерт не удержался, протянул руку и крепко сжал его ладонь. Она была мягкой, теплой. Он хорошо помнил, как ощущаются прикосновения этих чудесных, искрящих от скрытой в них магии, рук.

— Альбус, ты сожрешь себя заживо, если продолжишь винить себя в несчастьи каждого человека на земле.

Дамблдор устало кивнул:

— Может ты и прав, а может, прав я. И это обязанность каждого человека — думать о чужих несчастьях.

— Вот ты уже и обязываешь других делать то, что хочется тебе. Чувствуешь? Ты становишься тираном, — Геллерт многозначительно поднял брови.

Альбус же его шутку не оценил и, кажется, всерьез над ней задумался.

— Знаешь, Альбус, нам действительно стоит больше доверять друг другу. И пока я здесь, знай, что я всегда готов поговорить. В конце концов, я — могила. Буквально, — Гриндельвальд невесело, но искренне улыбнулся.

Дамблдор ответил ему такой же улыбкой. И сжал его ладонь в ответ.

— Спасибо, друг мой. Но, если ты не против, сейчас я хотел бы пойти к себе.

— Да, иди. Если понадоблюсь — я здесь, — он неопределенно повел рукой со стремительно пустеющим стаканом.

— Знаешь, — сказал вдруг Дамблдор, — я хочу показать тебе, где буду хранить крестражи. Раз уж теперь у меня есть корыстный интерес, — все еще слегка подрагивающей рукой он поднял завернутое в платок кольцо.

Они прошли в его спальню, и Альбус показал особое отделение в его саквояже, мерцающее от множества сложнейших охранных заклинаний, и объяснил, как именно их можно снять.

Геллерт был признателен ему за такое к себе доверие.

И на всякий случай взял эту информацию на заметку.

Мало ли что.

========== И во-вторых, придет бессилье гнева ==========