Быть победительным в действии это сакрально, когда и все в это верят. Но есть и то, что сильнее – быть победительным без всяких действий. «Королей делает свита», нет свит и нет королей, для меня нет, и для других нет в деревне. А за болотом, конечно же, все «по-иначе», там развиваются странные люди – кажется, все в них понятно, только с трудом в это веришь.
Здесь кошаки, мышки, овцы и зайки, даже гадюки, сороки, все тебя учат порядку – не оставляй непомытой посуды и крошек ни на веранде, ни в кухне, не позволяй своим пьяным гостям бросать в траву кости рыбы и кур и почини все заборы (а то не будет коры на деревьях). Потом и сам на тропе не оставишь окурок и подберешь чей-то фантик.
И люди учат тебя – не пили дров на года— придет под зиму сосед косоглазый, вычистит весь твой сарайчик (летом придет с ясным глазом, одним, и с полведром свежей картошки – за сигареты, конечно), потом сгорит вместе с домом, не получивши прощения – даже костей не нашли в пепелище, впрочем, не сильно искали. Другой (которому как-то котята первого перекопали морковку), как это было уже много раз, пообещает скосить весь бурьян – назавтра сам, попив кофе (пусть позвоночник твой сломан, в корсете), выйди-коси, не сосчитать помогавших. И, «Кинг-Конг жив», вдруг, неожиданно, третий сам постучит в угол дома огромным бревном – сам все распилит, порубит (правда, потом нужно слушать его и говорить с ним). Вот – три ближайших соседа. Здесь совершенно «отвязные» люди – они отвязаны ото всего: от телевизора, от магазинов. Кто без амбиций, не хуже всех тех, что живут там за болотом, просто их качества четче развились. Зрелище – плача-смеешься (но нет неясностей за поволокой в глазах), не всех и стоит впускать за калитку. Хотя и ярко, они проявляются редко – каждый по два раза за месяц. И я им тоже, наверное, странен.
Лучшее здесь изучать тишину – неба, горячего солнца и туч или дождя за верандой (стеной), листьев, деревьев, травы, бабочек и землеройки, вскопавшей под елкой. Первое – небо, конечно, но оно – ширма, не больше, перед которой все здесь и живет. Не происходит ничто – происходит, тучи плывут, исчезают – нужны часы, дни, года, чтоб познакомиться с ними, но и тогда не предскажешь, что будет. Или соседский котяра – то он мяучит, чтоб только пустил, то – хвост трубой, убегает. После дождя его капли блестят почти до жжения глаза. Красные плоские гроздья калин – месторождение бус дикарей, на светлом фоне листвы, когда еще недоспели – точно, что под цвет коралла. В городе я не квартира, конечно, но здесь я – все, я есть забор и калина. А синеватые «цветики» возле окна гнутся – фиксируют ветер. Тихая сапа кружит над сосной, но изредка прокричит свое что-то.
Если нашел соответствие себя вовне, то, в чем действительно правда, как этот древний бревенчатый дом из неподсоченной пихты, как эти сотки участка или как эти деревья (все посадил сам когда-то) – они тебе помогают. Небо, деревья, трава не замечают людской ерунды, и когда ты вместе с небом – «демоны», потанцевав, сами собою уходят. Бывают годы, когда так «колба-сит» – горем, всплывают обиды. Как на работу, выходишь сидеть на веранде – в душе погано, и три дня, и пять – «ну почему так же он… так она» – на лице – будто оскал напряжений. Сидишь и тупо глядишь на забор, пьешь свое пиво и кофе – час, три, пока не устанешь, потом встаешь что-то сделать. Но насыщаешься чем-то. На пятый день вдруг легко, и больше нету проблемы. Но уважение к этой работе всегда остается – перелопачено столько, в городе просто не сможешь. Это, как если приходишь сюда – или по лесной урёме, или тропой по болоту – дальше живешь, как плывешь, солнечно, совсем спокойно. В чем я отличен от местных, что не забочусь, как выжить – как над поверхностью пруда – ни от чего не завишу.
Я наблюдал здесь похожий эффект и с другими – гости из Питера, не до конца, к сожалению – времени было у них маловато. Несколько лет было много гостей – на ночь укладывать негде. Два дня – нормальные люди, потом капризы и мелкая злобность. Все их эмоции сразу видны, как будто цветные пятна. Кто ты, здесь совсем не важно – кто ж тебя, зайку, обидел. Они не верят, что нужно держаться, глядеть на забор, но уезжают всегда чуть светлее. Там далеко в паутине асфальта много того, что не нужно. Здесь же, во внутреннем мире, если ты выделишь время – все еще можно отладить. А в этот год повсюду в рост пошли сосны.
Полурассеяный взгляд на полнеба. Не надо делать ненужных движений, главное, его законы – всё в поле зрения. С большого склона горы (час подниматься наверх от подножия) стекает вниз густой смешанный лес – утром и вечером там поднимаются, бродят туманы, днем – бегут тени летящих вверху облаков, а в лесу – душно, трава по плечо и, часто, сучья лежащих деревьев. И до горы час ходьбы – полчаса полем-поляной и полчаса идти по-между кочек по почерневшей воде среди длинных берез, что-то сметающих с неба. Наверху скалы и зноя нет, и видно села вдали, в мареве малые пятна, и на реке все места, вечно звенящие светом.
Я приезжаю сюда не в деревню – через лес, горы и воздух чувствуешь то, что еще изначальней. Иструть-forever. Можно, конечно, сидеть в городах, все будешь ты «мимо кассы» – мимо рыбалки сетями, мимо ночных, под шашлык, посиделок, мимо червивых маслят в духоту и мимо «мулек» в глазах от жары, когда припер по горам рюкзак пива. Все здесь уж слишком иное – совсем другие законы, сознание. Да, вероятно, порядок внутри это главная вещь, но если цель его то, на что ты согласился, то – это сущность.
9. Что вообще происходит
За двадцать пять лет нашего знакомства я в первый раз собрался к другу на дачу. Так как я здесь не хозяин, то на меня лень напала – жена выдрала с трети участка крапиву, я лишь помог отнести ее в кучу. Просто сидел, словно видел впервые, наблюдая перемещения других и красноту заходящего солнца. Но разжигать костер в ямке и обложить ее всю кирпичами я помогал, безусловно. До темноты шашлыки все же были готовы. Потом был торт, была дыня – большая, и виноград под вино, и «всяко разно» с икрою. После уже закусили с куста черноплодкой, не применяя испачканных рыбою рук – сложно идти потемну к самой бочке с водой. Надо мной низко нависли ветки неплодоносящих слив, их заостренные листья. Выше, вокруг темнота – мы, как и эти деревья, склонились. Небо уходит наверх, как будто мы на дне башни. Отсветы пламени празднично бегают по его узкому лицу и по плечам в куртке хаки. Его – дети, мать, моя – жена, все ушли спать, а играть в шахматы – поздно, и в голове из-за винчика чуть мутновато. Комаров нет, просто счастье. Отсюда в часе езды Старая Ладога, мы там с женой были в мае. Ох, неохота мне завтра идти на рыбалку – он обещал дать нам лодку, лучше бы в город обратно, в комнату, будто в ячейку, но обижать я его не могу, а объяснить не сумею.
– Что ты такой грустноватый? – Видеть уже не могу, как от нее он страдает – я одубел ото всяких нелепиц, а он меня провоцирует к жизни.
– Да как всегда. Все ж, почему ей никак не живется?
– Я ж говорил много раз – у нее фляга свистит. Нельзя вообще открывать двери ада, а у нее раздражение вместо эмоций: от эгоизма и до людоедства.
– Мало что дура, еще сумасшедшая дура. – И в диссонансе к спокойствию ночи он начинает рассказывать и распаляться. Я, молча, слушаю снова и понимаю – ему от нее не уйти, так как для этого нужно найти в себе силы и перестать верить самообману. – И еще теща: и ее с сестрой, их отца— всех искалечила до кретинизма, ну а сама— трансформатор из будки.
– Да, злобность, точно, заразная штука, и когда кончится, то отходить будешь годы. Свойства людей изменяют реальность. Ты зря боишься расстаться. Я тоже так же болел, а может быть, и похлеще. Минное поле в болоте. Помнишь, над дверью был крест нарисован. Потом я взял себя в руки. Только две точки опоры: разум и внутренний зритель. – Он тонкой палочкой вновь раскурил от костра сигарету. Взгляд его долго держался на пачке, смысл разговора сместился.
