Я люблю скрипачей Но с футлярами люди длиннорукие бродят по городу. Чуть шершавят асфальт, чуть полощут прически свои, высоко по-верблюжьи проносят глазастые головы, и в глазах и в футлярах что-то нужное мне затаив. Я люблю скрипачей, этих очень естественных снобов, за магичность футляров в ладонях с путями фаланг, за рассеянный взгляд, доводящий меня до озноба, ощущенья школярства, постигшего слово «талант». Я устал от гитар, мне кивают всегда пианисты, не смутят меня монстры — контрабас и фагот, и гобой… Ну а эти, ужель в каждом и Мендельсоны и Листы, или каждый, как Ойстрах, носит в сердце вселенскую боль? Я ведь знаю, что есть и вторые, и пятые скрипки. есть смычки в кабаках… А вот встречу и стану не свой. И мне страшно прочесть на глазах снисхожденья улыбку в тот момент, когда в нервах скрипача проскрипит канифоль. Не желая поддаться повелению этого скрипа, я протиснусь во взгляд, прогорланю: «А ты кто такой?!» И тогда из футляра выйдет грустная девочка – скрипка. Он забудет меня, я совсем потеряю покой. Подражание классикам Где острота и скорость мысли? Где дней беспечных виражи? Все ниже крен у коромысла с коротеньким названьем: жизнь. Когда-то в ливень или в вёдро, всем суеверьям вопреки, я гордо нес пустые ведра к воде таинственной реки. А впрочем – полные: мечтами, любви и трепетных надежд. Они потом пустыми стали, как Именительный падеж. Под шаг склонялось коромысло: Родитель, Датель и Творец… Винитель – как не стало смысла и есть Предлог сказать: «Рифмец!». Ах, не скажу! Лишь древко стиснув, я все-таки продолжу путь и как-нибудь дойду до Стикса… Вот были б силы зачерпнуть… «Ничего мне не надо…» Ничего мне не надо. Только б желтый октябрь и последний кораблик — улетающий лист. Пусть играет сонату Шопена хотя бы мне сегодня седой, но плохой пианист. Мне порой по душе и фальшивые ноты. Чтобы слышать, как сам подпеваю мотив. Камертоны уже задрожали в дремоте и проснулись, каса — ясь бумаги… И – стих! Он пошел, словно дождь: капля к капле – потоком он понес на себе столько старой листвы. И уже не пройдешь, и уже я под током всех желаний и бед. Может, так же и вы? Может, это всерьез разливается море той волной, что еще не изведал никто? Но ударит мороз, и снежинками вскоре покрывается стих… Лишь дрожит камертон. Попытка инсценировки Пролог Все сомнения вольготны, все истории печальны. Ветер сдунет ворох листьев, и опять забрежжит день. Гаснет месяц неохотно, солнце встанет изначально, и в большом казенном парке закружится карусель. Будут медленно вращаться люди, звери и картины нашей маленькой эпохи — несравненного пути. И успеют попрощаться (мы, конечно же, простим им) те, кто знал, что это плохо, но решил на круг взойти. Трубы громкие, подвиньтесь: между вами будет скрипка. Будет петь печально, тихо, словно робкий человек. Будет добрая улыбка, трубачи, хоть разовитесь: для высокой песни скрипки нет преград и нет помех. Мы не верим, что возможно заглушить печаль и память. Все, что создано любовью, будет жить среди людей. Все, что выстрадано, – с нами, вознесенное над ложью, и над ложью и над правдой непотребных нам идей. Диалог Мастер: Это ты – долгий день моего одиночества. Вместо неба седьмого — семь подземных моих этажей. Безнадежность моя. И холодные волны пророчества неосознанных мной, но подспудных моих ворожей. Маргарита: О, как пусто вокруг! Гнев доступней не стал. Синева – синевой, облака – облаками?.. Сгусток крови старух! А холодный нектар будет падать с тюльпанов и биться о камень. Мастер: Это ты – мое счастье ушедшего времени. Стены скорби молчат. Лишь навязчивый бубен луны. Безвозвратно погасшее чудо мое – озарение, навсегда непонятные древние вещие сны. Маргарита: О, как пусто вокруг! Боль не стала сильней, а стерильная пыль растворила сознанье. Сердце – огненный плуг, пахарь сумрачных дней проторил борозду, так, что ныне сквозная. |
