Эпилог Так неужели тонкий лучик света заставит тотчас нас увидеть тень? И неужели серый сгусток тени поможет тотчас нам увидеть свет? Ну, как сказать… В любом осколке зеркала из разных точек разный виден мир. Любимая моя Любимая моя и звонкая моя! Я каждый день пою тебя как праздник, и каждый день иду к твоей душе, вытаскивая ноги из болота, где вечно хочет видеть нас судьба. Любимая моя! Лучами глаз твоих я ежедневно отмываю сердце. А мне, ей-богу, есть что отмывать. Твоей улыбкой вытираю слезы: нельзя любить, не выплакав себя. Мне сладко жить под крышей ног твоих. Они мое убежище от страха однажды враз проснуться мертвецом. Орга́ ны рук твоих с регистрами артерий как слышу я горящими щеками, груди твоей торжественность я пью. И каждый вздох, исторгнутый тобой, вольется в парус моего восторга. И я шепчу: любимая моя! «А тогда была девочка…» А тогда была девочка — синеглазка, кокеточка. Ну, такая хрусталинка! Лотерейный билетик… Все мечтал, все надеялся, а мелькнула ракетою. Отчего ж мы устали так, не постигшие лета? А потом была женщина — безусловная, жаркая. Было губ полнолуние, осязание взгляда… Как же мог я не сжечь себя, разве кто-то бежал, как я, и искал ново-лучшего козырного расклада? И потом были женщины — не чужие, не жадные, годы взявшие ласково и легко, и нелепо. Словно были завещаны, от любви и от жалости, ими: той синеглазкою; той – сгоревшей до пепла. Теннисный мяч Пускай найдет меня «Hawk-Eye» прищуром поднебесной слежки. За линией лежу я лежнем; в игру меня не вовлекай. Я налетался. Видишь? – Лыс… И ворса нет уже, и форса. И мне за линией – комфортно: не нужен верх, не страшен низ. Но я боюсь душевных струн, в тебе натянутых столь звонко. Ведь ты пошлешь меня вразгонку, пока я сердце не сотру. Пошлешь-пошлешь… Без лишних слов, как только новый сет начнется, как только счастье улыбнется в игре, где «ноль» зовется «love». «Я прощаюсь с тобой…» Я прощаюсь с тобой. Мы созрели уже для разлуки. Так же мог и другой целовать твои плавные руки, так же мог и другой плыть за ставнями глаз твоих смеженных… А была ли любовь? Может… Как отражение нежности. Я прощаюсь с тобой. Ты стареешь, как солнышко за полдень. Где-то будет отбой — ищешь теплую горку на Западе. Обретаешь покой — чтоб размеренно все, по рассудку. Я прощаюсь с тобой месяца, и недели, и сутки. Боль прощаний моих, долготленье печального гнева. Сто обид затаив, я смотрю на вечернее небо. Нету солнца – ушло, так и быть – проживу со свечою. Хитрой мошкою ложь облетит стороной – горячо ей. «А мы с тобой построим пропасть…» А мы с тобой построим пропасть путем подрыва наших душ. Ты слышишь: нарастает рокот. А мысли, чувствуя беду, уносятся аж в послезавтра, туда, где нас, возможно, нет, туда, где могут оказаться лишь заблудившийся сонет и отзвук необычной рифмы. В ней тот же рокот… Как вулкан, родивший остров Тенерифе, благословив: живи пока. Тот остров Isla del Inferno — оттуда-де дорога в ад. И там недешевы таверны, и вкус вина дороговат. Мы неминуемо заплатим — хоть эта лепта нелегка — за краткий звук в твоей сонате на рифму моего стиха. Заполярные времена Весна Еще природой не расписан тоскливой тундры белый лист. Но солнечных лучей рапиры в него несчетные впились. Уже испробовали почерк семьсот ветров… А лист храним, пока не проступила почва фиалками своих чернил. Лето Солнце кружится над тундрой. И раз в год что землей сокрыто втуне — прорастет. Все в природе оживает, Все в цвету… А земля уже скрывает мерзлоту. Осень Стаи сытых гусей, приумножив потомство, тянут меридиан. Он гудит, как струна. И несет Енисей тяжело и жестоко ширь воды в океан… Где замерзнет она. Зима Я знаю: появится краешек солнца в конце января. Куда средь «полярки» планета несется, а звезды горят? Куда, человече, и нощно, и дённо привычно творя? Багровое солнце, как новорожденный, в конце января. |
