Покровителя можно было отыскать в Золотом фойе в любом антракте. Но Виктор не искал легких путей, поскольку был шанс наткнуться на предвзятость и чужое неприкрытое желание какой-либо услуги, а быть должным Виктор никому не хотел и не собирался. Тогда мысли впервые вернулись к тому юноше – сыну виконта де Ментенон, – который познакомил его с одним из своих друзей, что по совместительству являлся супругом одной из держательниц клуба в квартале Сен-Жермен. Они не общались последние четыре года, да и виделись всего несколько раз, но уже тогда этот человек был неплохо к нему настроен.
Виктор сыграл на рояле в доме на улице Висконти две недели спустя, будучи приглашенным после своего письма, которое отправил, стоило только этой мысли прийти к нему в голову. И с осени 1872 года он занимался музицированием в салоне герцогини д’Эйи.
Он познакомился со многими деятелями искусства: поэтами, художниками, писателями и музыкантами. Герцогиня была благосклонна к представителям творческой Франции, хотя в ее салоне имели честь бывать и уроженцы Российской Империи и других стран старого света. Его приняли с охотой, услышав первую композицию, которую он исполнил на фортепиано – скрипку он взять не решился лишь потому, что все скрипичные мелодии, написанные Виктором, были если не честными, то слишком искренними, а потому он не был готов открыться незнакомым людям. Он выбрал наиболее спокойные и интересные композиции, в которых было больше старания, нежели чувства, рассудив, что для первого раза этого будет достаточно, и не прогадал. Теперь же раз или два в месяц он посещал дом в квартале Сен-Жермен и играл на рояле не меньше часа.
Его пригласили и в этот вечер, ожидая, что он исполнит нечто «настраивающее на романтический лад», поскольку, как оказалось, герцогиня была в положении и не желала ни вести серьезных разговоров, ни переживать эмоциональных всплесков, слушая его музыку, которая в большинстве своем была достаточно чувственной и захватывающей дух. Он отходил от привычных форм и классических решений, а потому его музыка была очень на любителя, но публике нравилось. В ней не прослеживалось дани великим композиторам, он не опирался ни на чей стиль, ни копируя, ни привнося что-то новое в давно забытое старое.
Почему-то именно этим вечером Виктору хотелось бы сыграть что-то из своего, написанного для виолончели, а не для скрипки. Голос последней казался слишком звонким из-за высокого регистра, тенор виолончели под настроение казался куда более подходящим. Сам Люмьер на виолончели не играл, а потому разве что мог предложить придворному музыканту, входящему в домашний оркестр, исполнить с ним дуэт для виолончели и фортепиано. Несмотря на чуть большую напряженность и «жесткость» звучания, Виктору подумалось, что именно виолончель могла бы отразить своим голосом всю гамму чувств, при этом не тревожа лишний раз своего слушателя. У нее был мужской тенор или бас, и почему-то именно в тот вечер Люмьеру хотелось слышать ее, отвечающую его партии, воспроизводимой на клавиатуре.
Он прибыл в особняк к четырем часам, одетый в ту самую белоснежную рубашку и шарф, с накинутым на плечи плащом от дождя. В Париже то и дело начинало капать с неба, а потом все резко прекращалось, либо расходилось в ливень. Его встретили с благодушием и горячим приветствием – ему так или иначе удалось стать своим в этом месте, где часто появлялись новые лица, задерживающиеся на неопределенное время, а потом пропадающие из-за того, что не смогли оправдать собственных ожиданий.
В честь особого положения герцогини даже накрыли богатый стол – куда роскошнее обычного, – но в большей степени это касалось алкогольных напитков, нежели блюд. Виктор, к сожалению или к счастью, не пил ничего, крепче чая или кофе, а потому разве что обратил внимание на десерты. Герцогиня выглядела великолепно, принимала поздравления, как и ее муж, которому Виктор вручил книгу о старых мастерах – тот все-таки больше увлекался восемнадцатым веком классической музыки, – которую нашел в театре, не обозначенную номером из библиотеки Гарнье, а хозяйке дома подарил скромный, но красивый букет цветов и шоколадные конфеты. Просто и скромно, но в этом доме он был известен в качестве композитора, зарабатывавшего на жизнь театре, нежели танцором Парижской оперы, который писал музыку, хотя в первую очередь он был именно частью машины Гарнье.
В восемь вечера, когда все уже собрались в зале, он не сел за рояль, но претворил мысль о дуэте с виолончелью, и у него не было ни единого сомнения, что он собирался сыграть. Он впервые солировал на скрипке, отвечая одновременно виолончели и фортепиано. Это была та самая композиция, которую впервые он исполнил для Парижа на крыше оперного театра.
«С Днем Рождения, Венсан», подумал Виктор, «с Днем Рождения…»
Вздохнув, Венсан постучал в дверь особняка месье Эрсана. Это было большое двухэтажное здание на улице Сент-Оноре. Перехватив тяжелую папку с рисунками, он огляделся по сторонам. Справа от него находилась церковь Святого Роха – одна из самых больших церквей в Париже. Ее начали строить в XVI веке и первый камень был заложен самим королем-солнце. Фасад церкви представлял собой яркий образец барочной архитектуры. После событий 1795 года на нем остались характерные выбоины, ознаменовавшие собой жестокие стычки между войсками Конвента и роялистами. Именно здесь на этой улице получила ранение Жанна Д-Арк. В соседнем доме от церкви в свое время жил великий Мольер, а также позже свои последние годы провел Робеспьер. Во времена июльской революции 1830 года, улица Сент-Оноре стала ареной для политических действий. Здесь же находилась та самая баррикада, которая вдохновила великого живописца Эжена Делакруа на создание своего самого знаменитого полотна – «Свободы, ведущей народ».
Весь прошлый день он провел в напряженной работе. Художнику удалось завершить портрет Шарлотты и даже начать работу над новой картиной. К вечеру от усталости он буквально валился с ног и заснул сразу же как голова коснулась подушки.
Дверь ему открыл дворецкий в безупречном фраке. Он проводил Венсана в просторную гостиную, обставленную в стиле Людовика XIV, и попросил подождать. Все в этой комнате говорило о той силе и власти, которой обладает ее владелец. Вдоль восточной стены располагался резной шкаф, наполненный книгами. Венсан заметил их позолоченные корешки еще в свое первое посещение, но так и не осмелился подойти и посмотреть их поближе.
Вскоре появился сам хозяин дома. Месье Эрсану было около сорока лет. Он был почти на голову выше Венсана. Его волосы были черны, как смоль, а холодные голубые глаза со спокойным бесстрастием изучали собеседника. С первого взгляда было понятно, что это не тот человек, которому стоит переходить дорогу.
Они кратко поздоровались, и Эрсан жестом приказал художнику приступить к показу работ. Разложив перед ним полотна, Венсан сделал несколько шагов назад. Каждый раз он сильно нервничал, боясь, что что-то в его работах может не прийтись по вкусу требовательному заказчику. Тот внимательно осмотрел каждое из них и через некоторое время одобрительно кивнул.
– На следующей неделе, – неожиданно произнес он тихим голосом, – я бы хотел посетить вашу мастерскую. Посмотреть, как вы работаете и, если позволите, оценить и другие работы.
Тон его голоса не предполагал отказа.
– На этой неделе вы показали себя гораздо лучше, месье Дюплесси. Жду от вас еще пять картин. – Он подошел к небольшому столику у окна и налил себе коньяка. Сделав глоток, Эрсан внимательно посмотрел на Венсана. Художник почувствовал, как по спине пробежал холодок. Что-то в этом человеке внушало ему страх. – И помните, я не желаю, чтобы подобное тому, что произошло на прошлой неделе, повторилось.
Забрав холсты и получив оплату, Венсан быстрым шагом отправился прочь. Пожелание заказчика его не на шутку испугало, хотя он и знал, что ему нечего бояться. В студии было еще достаточно готовых полотен, способных привлечь его внимание. И все же было в этом что-то настораживающее.
